Биография, Полонский Яков Петрович. Полные и краткие биографии русских писателей и поэтов.

— один из главных русских поэтов послепушкинской эпохи; род. 6 декабря 1820 г. в Рязани, сын чиновника; учился в местной гимназии, потом в Московском унив., где его товарищами были Фет и С. М. Соловьев. По окончании курса П. в качестве домашнего учителя провел несколько лет на Кавказе (1846—52), где был помощником ред. «Закавказ. вестн.» и за границею. В 1857 г. женился, но скоро овдовел; во второй раз 1866 г. женился на Жозефине Антоновне Рюльман (скульптор-любительница, известная, между прочим, бюстом Тургенева, поставленным в Одессе). По возвращении в Россию он долго служил цензором в Комитете иностранной цензуры; с 1896 г. состоит членом совета Главного управления по делам печати. — В совокупности стихотворений П. нет той полной гармонии между вдохновением и размышлением и того убеждения в живой действительности и превосходстве поэтической истины сравнительно с мертвящей рефлексией, какими отличаются, напрель, Гете, Пушкин, Тютчев. П. был очень впечатлителен и к тем движениям новейшей мысли, которые имели антипоэтический характер: во многих его стихотворениях преобладает прозаичность и рассудочность; но там, где он отдается чистому вдохновению, мы находим у него образцы сильной и своеобразной поэзии. Типичные стихотворения П. имеют ту отличительную черту, что самый процесс вдохновения — переход или порыв из обычной материальной и житейской среды в область поэтической истины — остается ощутительным. Обыкновенно в поэтических произведениях дается готовый результат вдохновения, а не самый подъем его, остающийся скрытым, тогда как у П. он чувствуется иногда в самом звуке его стихов, например:

То не ветер — вздох Авроры
Всколыхнул морской туман...

В одном из первых по времени стихотворений П. как будто заранее очерчены область и характер его поэзии:

Уже над ельником из-за вершин колючих
Сияло золото вечерних облаков,
Когда я рвал веслом густую сеть плавучих
Болотных трав и водяных цветов.
От праздной клеветы и злобы черни светской
В тот вечер наконец мы были далеко.
И смело ты могла с доверчивостью детской
Себя высказывать свободно и легко.
И голос твой пророческий был сладок,
Так много в нем дрожало тайных слез.
И мне пленительным казался беспорядок
Одежды траурной и светло-русых кос.
Но грудь моя тоской невольною сжималась,
Я в глубину глядел, где тысячи корней
Болотных трав невидимо сплеталось,
Подобно тысяче живых зеленых змей.
И мир иной мелькал передо мною,
Не тот прекрасный мир, в котором ты жила...
И жизнь казалась мне суровой глубиною
С поверхностью, которая светла.

«Пленительным беспорядком» отличаются произведения П.; есть в них и «траур» по мирскому злу и горю, но голова его музы сияет отражением небесного света; в ее голосе смешиваются тайные слезы переживаемого горя с пророческою сладостью лучших надежд; чувствительная — быть может, даже слишком — к суете и злобе житейской, она стремится уйти от них «за колючие вершины земли» «в золотые облака» и там «высказывается свободно и легко, с доверчивостью детской». Исходя из противоположности между тем прекрасным и светлым миром, где живет его муза, и той «суровой глубиной» действительной жизни, где сплетаются болотные растения зла своими «змеиными корнями», П. не остается (подобно Фету) при этом дуализме; не отворачиваясь безнадежно от темной действительности, не уходя всецело в мир чисто поэтических ощущений и созерцаний, он находит примирение между этими двумя областями в той идее, которая уже давно носилась в воздухе, но вдохновляла более мыслителей и общественных деятелей, нежели поэтов. У П. в самое художественное его настроение входит эта идея совершенствования, или прогресса. Хотя он не видит в истории тех определенных положительных идеалов (христианского царства), в которые верил Тютчев, но она не есть для него, как для шопенгауэрианца Фета, только «торжище развратной толпы», «буйной от хмеля преступлений»: он слышит в ней «глагол, в пустыне вопиющий, неумолкаемо зовущий: о подними свое чело... чтоб жизнь была тебе понятна, или вперед и невозвратно... туда, где впереди так много сокровищ спрятано у Бога». Та безмятежно блаженная красота, которая открывается поэтическому созерцанию природы, должна будет открыться и в жизни человечества, как конец ее борьбе и тревогам; «верь знаменованью — нет конца стремленью, есть конец страданью!» Бодрое чувство упования на лучшую будущность внушается П. не одними «знамениями» природы, но и историческими переменами (напрель стих. «На корабле», напис. в 1856 г.). Надежды на спасение «родного корабля» поэт не отделяет от веры в общее всемирное благо. Широкий дух всечеловечности, исключающей национальную вражду, свойствен более или менее всем истинным поэтам; из русских он всех решительнее и сознательнее выражается, после А. Толстого, у П., особенно в двух стихотворениях, посвященных Шиллеру (1859 г.) и Шекспиру (1864 г.). Не примыкая к радикальным общественным движениям своего времени, П. относился к ним с сердечною гуманностью, особенно к жертвам искреннего увлечения (напрель стих. «Что она мне — не сестра, не любовница»). Вообще, храня лучшие заветы Пушкина, П.«пробуждал лирой добрые чувства» и «милость к падшим призывал». — В ранние годы надежды поэта на лучшую будущность для человечества были связаны с его юношескою безотчетной верой во всемогущество науки:

Царство науки не знает предела,
Всюду следы ее вечных побед —
Разума слово и дело,
Сила и свет.

...

Миру как новое солнце сияет
Светоч науки, и только при нем
Муза чело украшает
Свежим венком.

Но скоро поэт отказался от культа науки, познающей то, что бывает, а не творящей то, что должно быть; его муза внушила ему, что «мир с могущественной ложью и с бессильною любовью» может быть перерожден лишь «иною, вдохновляющей силой» — силой нравственного труда при вере «в Божий суд, или в Мессию»:

С той поры, мужая сердцем,
Постигать я стал, о Муза
Что с тобой без этой веры
Нет законного союза.

Вместе с тем П. решительнее прежнего высказывает убеждение, что настоящий источник поэзии есть объективная красота, в которой «сияет Бог» (стих. «Царь-Девица»). Лучшие и наиболее типичные из небольших стихотворений П. («Зимний путь», «Качка в бурю», «Колокольчик», «Возвращение с Кавказа», «Пришли и стали тени ночи», «Мой костер в тумане светит», «Ночью в колыбель младенца» и др.) отличаются не столько идейным содержанием, сколько силою непосредственного задушевного лиризма. Индивидуальную особенность этого лиризма нельзя определить в понятиях; можно указать только некоторые общие признаки, каковы (кроме упомянутого в начале) соединение изящных образов и звуков с самыми реальными представлениями, затем смелая простота выражений, наконец — передача полусонных, сумеречных, слегка бредовых ощущений. В более крупных произведениях П. (за исключением безупречного во всех отношениях «Кузнечика-музыканта») очень слаба архитектура: некоторые из его поэм не достроены, другие загромождены пристройками и надстройками. Пластичности также сравнительно мало в его произведениях. Зато в сильной степени обладают они свойствами музыкальности и живописности, последнею — особенно в картинах кавказской жизни (прошлой и настоящей), которые у П. гораздо ярче и живее, чем у Пушкина и Лермонтова. Помимо исторических и описательных картин, и собственно лирические стихотворения, вдохновленные Кавказом насыщены у П. настоящими местными красками (напрель «После праздника»). Благородные, но безымянные черкесы старинного романтизма бледнеют перед менее благородными, но зато живыми туземцами у П., вроде татарина Агбара или героического разбойника Тамур-Гассана. Восточные женщины у Пушкина и Лермонтова бесцветны и говорят мертвым литературным языком; у П. их речи дышат живой художественною правдой:

Он у каменной башни стоял под стеной
И я помню: на нем был кафтан дорогой
и мелькала под красным сукном
Голубая рубашка на нем...

...

Золотая граната растет под стеной;
Всех плодов не достать никакою рукой;
Всех красивых мужчин для чего
Стала б я привораживать!..

...

Разлучили, сгубили нас горы, холмы
Эриванские! Вечно холодной зимы
Вечным снегом покрыты оне!..

...

Обо мне
В той стране, милый мой, не забудешь ли ты?

Хотя к кавказской жизни относится и личное признание поэта: «Ты, с которой так много страдания терпеливой я прожил душой» и т. д., но как итог молодости он вынес бодрое и ясное чувство духовной свободы:

Душу к битвам житейским готовую
Я за снежный несу перевал...

...

Все, что было обманом, изменою
Что лежало на мне, словно цепь, —
Все исчезло из памяти — с пеною
Горных рек, выбегающих в степь.

Это чувство задушевного примирения, отнимающего у «житейских битв» их острый и мрачный характер, осталось у П. на всю жизнь и составляет преобладающий тон его поэзии. Очень чувствительный к отрицательной стороне жизни, он не сделался, однако, пессимистом. В самые тяжелые минуты личной и общей скорби для него не закрывались «щели из мрака к свету», и хотя через них иногда виделось «так мало, мало лучей любви над бездной зла», но эти лучи никогда для него не погасали и, отнимая злобность у его сатиры, позволили ему создать оригинальнейшее его произведение «Кузнечик-музыкант». Чтобы ярче представить сущность жизни, поэты иногда продолжают ее линии в ту или в другую сторону. Так, Дант вымотал все человеческое зло в девяти грандиозных кругах своего ада; П., наоборот, стянул и сжал обычное содержание человеческого существования в тесный мирок насекомых. Данту пришлось над мраком своего ада воздвигнуть еще два огромные мира — очищающего огня и торжествующего света; П. мог вместить очищающий и просветляющий моменты в тот же уголок поля и парка. Пустое существование, в котором все действительное мелко, а все высокое есть иллюзия, — мир человекообразных насекомых или насекомообразных людей — преобразуется и просветляется силою чистой любви и бескорыстной скорби. Этот смысл сосредоточен в заключительной сцене (похороны бабочки), производящей, несмотря на микроскопическую канву всего рассказа, то очищающее душу впечатление, которое Аристотель считал назначением трагедии. К лучшим произведениям П. относится «Кассандра» (за исключением двух лишних пояснительных строф — IV и V, ослабляющих впечатление). В больших поэмах П. из современной жизни (человечьей и собачьей), вообще говоря, внутреннее значение не соответствует объему. Отдельные места и здесь превосходны, напрель описание южной ночи (в поэме «Мими»), в особенности звуковое впечатление моря:

И на отмели песчаны
Точно сыплет жемчугами
Перекатными; и мнится
Кто-то ходит и боится
Разрыдаться, только точит
Слезы, в чью-то дверь стучится,
То, шурша, назад волочит
По песку свой шлейф, то снова
Возвращается туда же...

В позднейших произведениях П. явственно звучит религиозный мотив, если не как положительная уверенность, то как стремление и готовность к вере: «Блажен, кому дано два слуха — кто и церковный слышит звон, и слышит вещий голос Духа». Последнее собрание стихотворений П. достойно заканчивается правдивым поэтическим рассказом «Мечтатель», смысл которого в том, что поэтическая мечта рано умершего героя оказывается чем-то очень реальным. Независимо от стремления к положительной религии П. в своих последних произведениях заглядывает в самые коренные вопросы бытия. Так, его поэтическому сознанию становится ясною тайна времени — та истина, что время не есть создание нового по существу содержания, а только перестановка в разные положения одного и того же существенного смысла жизни, который сам по себе есть вечность (стих. «Аллегория», яснее — в стихотв. «То в темную бездну, то в светлую бездну» и всего яснее и живее — в стихотв. «Детство нежное, пугливое»). Кроме больших и малых стихотворений, П. написал несколько обширных романов в прозе: «Признания Сергея Чалыгина» (

СПб., 1888), «Крутые горки» (СПб., 1888), «Дешевый город» (СПб., 1888), «Нечаянно» (М., 1844). Его юморист. поэма «Собаки» изд. в 1892 г. (СПб.). Сборники стихотв. П. «Гаммы» (1844), «Стихотв. 1845 г.» (1846), «Сазандар» (1849), «Несколько стихотворений» (1851), «Стихотворения» (1855, «Оттиски» (1860), «Кузнечик-музыкант» (1863), «Разлад» (1866), «Снопы», (1871), «Озими» (1876), «На закате (1881) «Стихотворения 1841—85 г.» (1885). «Вечерний звон» (1890). Полное собр. стихотворений П. изд. в 1896 г. в 5 т. Собрание сочинений изд. в 1860 г. в 3 т., в 1886 г. — в 10 т. Ср. о П. Белинский, «Сочин.» (т. X); Добролюбов (т. III); Эдельсон, в «Библиотеке для чтения» (1864, No 6); Арсеньев, «Критические этюды» (т. II); Страхов, в «Заре» (1871, No 9); Кельсиев, во «Всемирном труде» (1868, No 9); «Историческом вестнике» (1887, No 5); Вл. Соловьев, в «Ниве» (1896, No 2 и 6); Я. П. Полонский, «Рецензент Отечественных Записок и ответ ему» (СПб., 1871, брошюрка); Евг. Гаршин, «Поэзия Я. П. Полонского» (СПб., 1887); Перцов, «Философские течения в русской поэзии».

Вл. Соловьев.

Большой Энциклопедический словарь, изд. Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона (1890—1907 гг., 82+4 тт. [точнее — полутомов, но чаще всего указывается № полутома как том, например т. 54; правильнее томов 43, из них 2 дополнительных.])

Все биографии русских писателей по алфавиту:

А - Б - В - Г - Д - Е - Ж - З - И - К - Л - М - Н - О - П - Р - С - Т - У - Ф - Х - Ц - Ч - Ш - Щ - Э - Я

Десятка самых популярных биографий:

1. Биография Пушкина
2. Биография Лермонтова
3. Биография Булгакова
4. Биография Гоголя
5. Биография Есенина
6. Биография Достоевского
7. Биография Чехова
8. Биография Маяковского
9. Биография Евтушенко
10. Биография Даля