Сочинение по литературе. Образ времени в одном из произведений русской литературы xx века.

    Роман Михаила Булгакова — произведение весьма своеобразное. Оригинальность композиции и нестандартный сюжет, искрометный юмор и мрачный сарказм, антитеза и гипербола, лиризм и высокий реализм — многие литературные приемы использованы талантливым писателем и вполне уместны, так как дополняют силу воздействия авторского материала на читателя .

    Кроме всего прочей роман активно использует образ самого времени, Хроноса. И это не только временная двуплановость произведения, где вставная и вполне самостоятельная притча об Иисусе как бы дополняет нравственную суть повествования. Постоянно “путешествует” во времени сознание Мастера: “лишь одно видение, посещающее его в полнолуние, беспокоит его временами- казнь на Лысой горе и безнадежные уговоры Пилата, чтобы Иешуа подтвердил, что казни не было...”

    Булгаков вложил в этот роман всего себя, все им прожитое и пережитое. Он вложил опыт предыдущих творений, почти все из написанного ранее: московский быт, запечатленный в очерках “Накануне”, сатирическую фантастику и мистику, опробованную в повестях 20-х годов, мотивы рыцарской чести и неспокойной совести романа “Белая гвардия”, драматическую судьбу гонимого художника, развернутую в “Мольере”, пьесе о Пушкине... К тому же картина жизни незнакомого восточного города, запечатленного в “Беге”, подготовила описание Ерша-лайма. Даже способ перемещения во времени назад, к первому веку истории христианства, и вперед, к утопической грезе “покоя”, родился из сюжетов “Блаженства” и “Ивана Васильевича...”. Так что этот роман создавался всей жизнью Булгакова, он вне времени и потому — бессмертен.

    Об этом романе исследователями разных стран написано уже очень многое. Среди трактовавших книгу есть и такие, что склонны были читать ее как зашифрованный политический трактат: в фигуре Воланда пытались угадать Сталина и даже его свиту расписывали по конкретным политическим ролям — в Азазелло, Коровьеве пытались угадать Троцкого, Зиновьева... Трудно представить себе что-либо более плоское, одномерное, далекое от природы искусства, чем такая трактовка булгаковского романа.

    Иные истолкователи романа увидели в нем апологию дьявола, любование мрачной силой, какое-то особое, едва ли не болезненное пристрастие автора к темным стихиям бытия. При этом они досадовали на то, что автор не принадлежит к религиозным людям, что он невежествен в догматах православия, а потому позволил себе сочинить сомнительное “Евангелие от Воланда”.

    В самом деле, Булгаков называл себя “мистическим писателем”, но мистика эта не помрачала рассудок и не запугивала читателя. С наслаждением отдаваясь вольной фантазии, расписывая фокусы, шутки и перелеты Азазелло, Коровьева и кота, любуясь мрачным могуществом Воланда, автор посмеивается над уверенностью, что все формы жизни можно расчислить и спланировать, а процветание и счастье людей ничего не стоит устроить — нужно только захотеть. Его мистика обнажает трещину в рационализме. Булгаков осмеивает самодовольную кичливость рассудка, уверенного в том, что, освободившись от суеверий, он создаст точный чертеж будущего, рациональное устройство всех человеческих отношений и гармонию в душе самого человека.

    Здравомыслящие литературные сановники вроде Берлиоза, давно расставшись с верой в Бога, не верят даже в то, что им способен помешать, поставить подножку его величество случай. Несчастный Берлиоз, точно знавший, что будет делать вечером на заседании писателей, всего через несколько минут гибнет под колесами трамвая.

    Так и Понтий Пилат в “евангельских главах” романа кажется себе и людям человеком могущественным. Но проницательность Иешуа поражает прокуратора не меньше, чем собеседников Воланда странные речи иностранца на скамейке у Патриарших прудов. Самодовольство римского наместника, его земное право распоряжаться жизнью и смертью других людей впервые поставлено под сомнение. Пилат решает судьбу Иешуа. Но по существу Иешуа — свободен, а он, Пилат, — пленник, заложник собственной совести. И этот двухтысячелетий плен — наказание временному и мнимому могуществу.

    История Иешуа лишь в самом начальном варианте романа имела одного рассказчика — дьявола. Рассказ Воланда продолжен уже как сновидение Ивана Бездомного на больничной койке. А дальше эстафета передается Маргарите, читающей по спасенным тетрадям фрагменты романа Мастера о смерти Иешуа и погребении. Три точки зрения, а картина одна, хоть и запечатленная разными повествователями, но именно оттого трехмерная и многовременная Оказывается, любой человек способен путешествовать в нравственном временном пространстве.. Если он, естественно, наделен человеческими чертами: способностью любить, как Маргарита, способностью творить, как Мастер, способностью верить...

    Даже малограмотный рифмач Иван Бездомный, который вместе с Берлиозом осмеивал возможность существования Христа, в бесплодной погоне за воландовской шайкой оказывается на берегу Москвь^реки и как бы совершает крещение в ее купели. С бумажнойиконкой, приколотой на груди, и в нижнем белье явится он в ресторан Массолита, изображенный подобием вавилонского вертепа — с буйством плоти, игрой тщеславия и яростным весельем.

    В новом облике Иван выглядит сумасшедшим, но в действительности это путь к выздоровлению; потеряв рассудок, он в то же время обретает его, прозрев духовно. Одно из проявлений душевного выздоровления — отказ от претензии на всезнание и всепонимание. В эпилоге романа Иван Николаевич Понырев возникает перед нами в облике скромного ученого, будто заодно с фамилией изменилась и вся его духовная сущность.

    Иван Бездомный обретает нравственное сознание как наследный дар русской интеллигенции, к которой принадлежал и Булгаков, но в роли научного сотрудника института истории и философии Иван Николаевич Понырев как ученик, увы, не более даровит, чем не расстающийся с козьим пергаментом Ле-вий Матвей...

    Выбирая посмертную судьбу Мастеру, Булгаков выбрал судьбу себе. За недоступностью для Мастера райского “света” (“не заслужил”), решение его загробных дел поручено Во-ланду. И он дает странную награду — покой.

    О бессмертии, как о долговечной сохранности души, “убегающей тленья”, о творении искусства, как о перенесении себя в чью-то душу с возможностью стать ее частицей, возможно, и думал Булгаков, создавая свою главную книгу.