Сочинение по литературе. Поэтический мир Н. С. Гумилева

    Николай Степанович Гумилев родился в Кронштадте 3(15) апреля 1886 года. Отец его служил военным врачом на флоте. Детские года писатель провел в Царском Селе, потом вместе с родителями жил некоторое время в Тифлисе (именно там 8 сентября 1902 года в газете “Тифлисский листок” появилось его первое напечатанное стихотворение). В 1906 году, закончив гимназию, он уехал в Париж. К этому времени он уже был автором книги “Путь конкистадоров”, замеченной не только в кругу знакомых, но и одним из законодателей русского символизма В. Бросовым. В январе 1908 года вышла вторая книга стихов Гумилева “Романтические цвета”, о которой сочувственно писали Брюсов и Анненский, увидевшие в сборнике не только “искания красоты, но и красоту исканий”. За внешней бутафорией стихов внимательные читатели замечали ту “иронию, которая, по словам Гумилева, составляет сущность романтизма и в значительной степени обусловила название всей книга”.

    Покинув Париж, Гумилев поселился в Царском Селе и был зачислен в Петербургский университет на юридический факультет. С весны 1909 года он принимает активное участие в подготовке к изданию журнала “Аполлон”, где становится одним из основных сотрудников, ведя регулярный раздел “Письма о русской поэзии”.

    Осенью 1911 года он вместе с С. М. Городецким организует “Цех поэтов”, в недрах которого зародилась программа нового литературного направления акмеизма, впервые продекларированного в феврале 1912 года. Акмеистические тенденции творчества Гумилева ощущались уже в сборнике “Чужое небо” (1912), но окончательно они утвердились, пожалуй, в цикле итальянских стихов, написанных во время путешествия по этой стране весной 1912 года.

    В 1918—1921 года Гумилев был одной из наиболее заметных фигур в литературной жизни Петрограда. Он много печатается, работает в издательстве “Всемирная литература”, читает лекции, руководит воссозданным “Цехом поэтов”, а в 1921 году Петроградским отделением Союза поэтов. Под руководством Гумилева работала переводческая студия, он был наставником молодых поэтов из студии “Звучащая раковина”, редактировал многие переводы.

    Стихи этих лет собраны в сборнике “Огненный столп”, вышедшем в августе 1921 года и почти единодушно был признан лучшей книгой его стихов.

    3 августа 1921 года Гумилев был арестован по обвинению в участии в антисоветском заговоре.

    Постановление Петроградской губчека о расстреле 61 человека за участие в так называемом “Таганцевском заговоре” датировано 24 августа 1921 года; точная дата расстрела неизвестна; по словам А. А. Ахматовой, казнь произошла близ Бернгар-довки под Петроградом.

    Среди образов, объединяющих поэзию Гумилева и его непосредственных предшественников — символистов, особенно заметны астральные, космические — звезды, планеты и их “сад” (иногда “зоологический” — сад “небесных зверей”, как они названы в прозе Гумилева), Млечный Путь, кометы. Уместно поэтому будет заимствовать из этой же области уподобление для того, чтобы охарактеризовать поэтическую судьбу самого Гумилева, развитие его дара. Оно напоминает взрыв звезды, перед своим уничтожением внезапно ярко вспыхнувшей и пославшей поток света в окружающие ее пространства.

    Гумилев удивительно поздно раскрывается как большой поэт. Это надо иметь в виду и теперь, когда с ним начинают заново знакомиться и знакомить. Итак, предложенное сравнение со вспыхнувшей звездой не лестно для раннего Гумилева, в чьих сборниках мы найдем только материал для того, что потом взорвется.

    Многие теперь согласятся с тем, что “Огненный столп” и непосредственно примыкающие к этому сборнику стихи неизмеримо выше всего предшествующего. Он учился у Блока, как все крупные поэты его поколения, и.у этих последних, но это стало видно лишь в поздних стихах, Гумилев одновременно и акмеист, и футурист (притом крайний), и имажинист.

    В чем секрет поздних стихов Гумилева? Они отличаются необычайной мощью, притом такой, которая смещает все привычные представления и внутри каждого стихотворения. Посмотрим на то, как изменились повседневные категории пространства и времени в стихотворении “Заблудившийся трамвай”. Лучше всего смещение пространственно-временных представлений видно в строфе, где возникают события недавнего прошлого:

    И, промелькнув у оконной рамы,

     Бросив нам вслед пытливый взгляд

    Нищий старик,— конечно, тот самый,

    Что умер в Бейруте год назад.

    Предвидение собственной смерти в “Заблудившемся трамвае”, где он сам собирается отслужить в Исаакиевском соборе панихиду по себе, сопровождается удивительным открытием:

    Понял теперь я: наша свобода —

    Только оттуда бьющий свет...

    Исследователя русской поэзии XX века в этих строках поражает перекличка с Блоком. В цитированных строках — при разнице темперамента — прямой отзвук блоковских мотивов:

    И к вздрагиваниям медленного хлада

    Усталую ты душу приучи,

    Чтоб бычо здесь ей ничего не надо,

    Когда оттуда ринутся лучи.

    Подобные бесспорные совпадения именно у позднего Гумилева делают очевидным возраставшее влияние на него Блока.

    Его собственная смерть, о которой Гумилев заранее пишет в стихах (“Костер”, “Я и вы”),— не такая, как у других:

    И умру я не на постели,

    При нотариусе и враче,

    А в какой-нибудь дикой щели.

    Утонувшей в густом пяюще,

    Чтоб войти не во всем открытый

    Протестантский, прибранный рай,

    А туда, где разбойник, мытарь

    И блудница крикнут: вставай!

    Тема романтического отъединения поэта в этом стихотворении относится не только к смерти, но и ко всей жизни, к художественным вкусам, занятиям, любви. Гумилев неожиданно противостоит буржуазной прибранности и правильности:

    ...Имне нравится не гитара,

     А дакарский напев зурны.

    Отчуждение от “нормального” европейского быта увело поэта на Восток не просто в мечтах, айв его кипучей жизни. Оттого и экзотичность такого позднего его африканского цикла, как стихи, вышедшие в сборнике “Шатер”. Его последние стихи об Африке, как и все, что написано в поздний период творчества, отличаются достоверностью и деталей, и самого отношения к Африке:

    Как картинка из книжки старинной,

    Услаждавшей мои вечера.

    Изумрудные эти равнины

    И раскидистых пальм веера.

    И каналы, каналы, каналы,

    Что несутся вдоль глиняных стен,

    Орошая Дамьетские скалы

    Розоватыми брызгами пен.

    Одним из первых Гумилев увидел в своем Египте то, что в то время еще далеко не всем было заметно:

    Пусть хозяева здесь англичане.

     Пьют вино и играют в футбол

     И халифа в высоком Диване

    Уж не властен святой произвол.

    Пусть, но истинный царь над страною

     Не араб, и не белый, а тот,

    Кто с сохою иль с бороною

    Черных буйволов в поле ведет.

    Одно из поздних стихотворений Гумилева “Память” (из “Огненного столпа”) посвящено как бы общему обзору биографии поэта. Он обозревает срезы своей жизни, называя их “душами”, меняющимися, притом единым остается только тело:

    Только змеи сбрасывают кожи,

    Чтоб душа старела и росла.

    Мы, увы, со змеями не схожи,

    Мы меняем души, не тела.

    Начинает Гумилев с самых ранних воспоминаний своего детства:

    Самый первый: некрасив и тонок,

    Полюбивший только сумрак рощ,

     Лист опавший, колдовской ребенок,

     Словом останавливавший дождь.

    Дерево да рыжая собака,

    Вот кого он взял себе в друзья...

    Детство, проведенное наедине с собакой и растениями, сменяется совершенно отличным от него срезом жизни, изображенным иронично и отчужденно. Этот следующий образ поэта, или “душа”, сменяющая душу ребенка, зрелому Гумилеву несимпатичен:

    Он совсем не нравится мне, это

    Он хотел стать Богом и царем.

    Он повесил вывеску поэта

     Над дверьми в мой молчаливый дом.

    Романтизация боя, подвига была особенностью творчества Гумилева. Современники называли его поэтом-воином. В сборнике “Колчан” начинает рождаться новая для Гумилева тема — тема России.

    И залитые кровью недели

    Ослепительны и легки,

    Надо мною рвутся шрапнели,

    Птиц быстрей взлетают клинки,

    Я кричу, и мой голос дикий,

    Это медь ударяет в медь.

    Я, носитель мысли великой,

    Не могу, не могу умереть.

    Словно молоты громовые

    Или воды гневных морей,

    Золотое сердце России

    Мерно бьется в груди моей.

    Опыт лет, проведенных Гумилевым — бесстрашным бойцом на фронтах первой мировой войны, куда он ушел добровольцем, подготовил его и для последующих испытаний.

    В поздних стихах Гумилев подходил к выработке совершенно нового стиля, быть может, предугадывая и будущий путь развития тех больших поэтов, с которыми вместе основал акмеизм.

    Среди напечатанных посмертно “Отрывков 1920—1921 гг.” есть такие строки:

    А я уже стою в саду иной земли,

     Среда кровавых роз и влажных лилий,

     И повествует мне гекзаметром

     Виргилий О высшей радости земли.

    Если ранний Гумилев интересен как материал, из которого родится вспышка звезды, то затем нельзя не видеть и постепенного увеличения воздействия тех поэтов, которые искали новые формы. Его манит верлибр, путь которого наметил Блок:

    Я не оскорбляю их неврастений,

    Не унижаю душевной теплотой,

    Не надоедаю многозначительными намеками

    На содержимое выеденного яйца,

    Но когда вокруг свищут пули,

    Когда волны ломают борта,

    Я учу их, как не бояться,

    Не бояться и делать, что надо.

    Среди символистов, оказавших воздействие на поэтику Гумилева, наряду с Брюсовым и Вяч. Ивановым, не говоря уже о Блоке, следует назвать и Андрея Белого. Его влияние сказалось в подходе Гумилева к ритмике:

    Неведомых материков

    Мучительные очертанья...

    Однако от откровенных ритмических экспериментов в духе Андрея Белого Гумилев постепенно уходил. Символисты и особенности их поэтических сочинений для Гумилева были школой, пройдя которую он шел дальше.

    Гумилев ощущал себя сыном своего века и наследником многих, бывших задолго до него.

    Тема слова — центральная в творчестве Гумилева: и его жиз-нестроительство в конечном счете подчинено Слову. Поэтому стихотворение “Слово” с его несколько неожиданным концом остается одним из завещаний Гумилева.

    В оный день, когда над миром новым

     Бог склоняч лицо свое, тогда

    Солнце останавливали Словом,

    Словом разрушали города.

    Но забыли мы, что осиянно

    Только слово средь земных дорог

     И в Евангелии от Иоанна

     Сказано, что Слово — это Бог.

    Мы ему поставили пределом

    Скудные пределы естества,

     И, как пчелы в улье опустелом,

     Дурно пахнут мертвые слова.

    Несомненно, что Николай Гумилев оставил нам интересное наследие, оказал огромное влияние на многих поэтов разных поколений. Считая преданность искусству превыше всего, он сумел подняться над обыденностью мира и увидеть истинную его красоту. До сей поры он остается в русской литературе великим мастером слова.