Сценарий литературного вечера, посвященного творчеству В.Тушновой
«Крохотные знаки собраны в бессмертные слова»
Я в другой галактике живу.
В.Тушнова
Исполняется песня «А знаешь, все еще будет».
Ведущий. Эта песня известна многим, ее исполняют популярные певцы уже почти 40 лет. Но мало кто знает, что стихи сочинила русская поэтесса Вероника Тушнова. За этой легкостью, радостью жизни скрывается тонкая, страдающая натура, пережившая много страсти, любви и горя. Творчеству этой удивительной поэтессы и посвящен наш литературный вечер. В качестве эпиграфа взяты слова самой Вероники Михайловны: «Я в другой галактике живу». Они отражают всю суть поэтессы, которая была ни на кого не похожа.
Мне так грустно опять писать "акварелью".
Мне так грустно угадывать все по строкам стихов.
Вы когда - нибудь читали биографию,
угаданную по стихам, по строчкам рифм?
Скорее всего, Вы скажете: Нет.
Вот и я раньше не встречала таких биографий.
А теперь приходится писать ее самой.
Поэтому сегодня мы будем говорить о жизни Вероники Тушновой, опираясь на ее произведения.
Во многом загадочна дата рождения будущей поэтессы. В ряде биографических статей и автобиографий годом рождения Тушновой указан 1915 год. Даты 1915—1965 выгравированы на памятнике на могиле Вероники Михайловны на Ваганьковском кладбище, так пожелала незадолго до кончины сама поэтесса. Однако в материалах Казанского литературного музея им. М. Горького и вышедшем в 2012 году в «Золотой серии поэзии» сборнике Тушновой, составителем которого являлась дочь поэтессы Наталья Розинская, утверждается, что Вероника Михайловна родилась 27 марта 1911 года. Клуб любителей поэзии Вероники Тушновой провёл исследование и нашёл выписку из метрической книги о её крещении в 1911 году.
Родилась Вероника Тушнова 27 марта в Казани в семье профессора Казанского университета Михаила Павловича Тушнова, известного микробиолога, патофизиолога, а впоследствии - академика ВАСХНИЛ, и его жены, Александры Георгиевны Постниковой, выпускницы Высших женских Бестужевских Курсов в Москве. Задумчивая девочка с глубокими и большими черными глазами, Вероника писала стихи с детства, но всегда прятала их от отца, который прочил своей дочери только медицинское будущее. С первых шагов жизни «профессорской дочке» досталось лиха через край. В «Поэме памяти» она под конец жизни поделится своими горькими воспоминаниями о детстве:
Чтец 1читает стихотворение «Все началось преддверьем созиданья».
Ведущий. В 1928 году окончила в Казани одну из лучших школ города — № 14 им. А. Н. Радищева с углублённым изучением иностранных языков, хорошо говорила по-английски и по-французски. Первым заметил литературную одарённость Тушновой её школьный учитель литературы Борис Николаевич Скворцов, нередко читавший её сочинения вслух как образцовые. После школы, по настоянию отца, видевшего в ней будущего врача, поступила на медицинский факультет Казанского университета.
Вероника Михайловна проучилась на факультете терапии четыре года, но больше не смогла истязать свою душу: ее всерьез увлекли занятия живописью, да и поэтическое вдохновение не покидало.
В начале лета 1941 года она поступает в Московский Литературный институт имени М.Горького: ее желание профессионально и всерьез заниматься поэзией и филологией вроде бы начинает сбываться. Но учиться не пришлось. Началась война. Отец Вероники к тому времени скончался. Она вместе с больной матерью и маленькой дочкой Наташей эвакуировалась в Казань. Страшные события Великой Отечественной нашли отражение в ее творчестве и помогли сформировать ее мировоззрение.
Чтец 2 (А.Вивальди «Времена года. Зима») читает стихотворение «Кукла».
Ведущий. Используя свои медицинские познания, Тушнова почти все годы войны проработала в госпиталях врачом, - их ведь не хватало катастрофически! - выхаживала раненых. Сегодня уже подзабыто понятие «сестра милосердия», а именно так бы хотелось ее назвать. Вероника была потрясающе красива! Все мгновенно влюблялись в нее. В госпитале слыла главной утешительницей. Могла вдохнуть жизнь даже в безнадежных больных. Бескорыстно помогала всем, чем могла. Вероника просто жила человеческой судьбой...
Каждую свободную минуту она что-то сочиняла. Часто ее находили пишущей в какой-нибудь маленькой комнатушке. Привозили раненых, нужно было идти. Но если выпадало свободное время, она снова погружалась в свой поэтический мир. Ее так и звали ласково: "доктор с тетрадкой".
Чтец 3 (В.А.Моцарт. Фортепианный концерт № 23) читает стихотворение «Мать».
Ведущий. Поэт в России больше, чем поэт. И Вероника Тушнова, переживая общую беду, как свою собственную, могла заглядывать в будущее. Ее произведения вне времени. Кажется, они написаны сегодня, они о нас и для нас.
Чтец 4 читает стихотворение «Ночная тревога».
Ведущий. Кажется, что это стихи о детях Донбасса, которые прячутся от бомбежек, но продолжают оставаться детьми со своими радостями и заботами.
Дебютным сборником стихов и поэм стала «Первая книга» (1945), вышедшая в издательстве «Молодая гвардия». Творчеством Тушновой был очарован знаменитый актёр Василий Качалов, который, «зачитывал» домашних и гостей стихами Вероники.
Чтец 5 (К.Юки В.Т.) читает стихотворение «Много счастья и много печалей на свете».
Ведущий. Вероятно, в год Победы и всеобщего ликования нужно было писать что - то фанфарное, парадное. Тушнова не умела этого делать никогда: ей сразу и всегда была присуща своя нота чистой, пронзительной грусти, элегичности, за что критики из Союза Писателей назвали ее произведения перепевами стихов Ахматовой. Неудивительно, что вторая книга Вероники Михайловны "Пути - дороги" увидит свет только через десять лет, в 1954 году. Она просто не решалась выпустить ее в свет. В основу этой книги легли стихотворения, написанные часто в дороге и навеянные дорожными встречами и впечатлениями, знакомствами с новыми людьми и новыми местами. Скромные, миниатюрные, они словно были созданы для того, чтобы читать их в дальней дороге, носить в кармане у сердца. Ее поэзия - исповедь любящей, страдающей, радующейся и лишь иногда - счастливой женщины.
Чтец 6 читает стихотворение «Сколько милых ровесников в братских могилах лежит».
Ведущий. Вся дальнейшая жизнь Вероники Тушновой связана с поэзией, она — в ее стихах, в ее книгах. Эта жизнь порывистая, трепетная, напряженная. Жизнь такая, будто Тушнова хотела вместить в каждый прожитый ею год, по крайней мере, десятилетие. Она была уверена, что жизнь измеряют "когда годами, когда часами", а порою лет пять или десять минуте случается перевесить". Вот такие минуты дороги Тушновой, они — как вехи ее жизни, они — в памяти сердца.
Чтец 7 читает стихотворение «Пусть друзья простят меня за то, что повидаться с ними не спешу».
Ведущий. Современники вспоминают, что «восточная красавица» с мягким характером Вероника Тушнова любила осыпать подарками не только близких, но и просто друзей. Она приходила на помощь к людям по первому зову, в любое время дня и ночи, заражала всех смехом, весельем и подлинной любовью к жизни.
Чтец 8 (Л.В.Бетховен «Лунная соната») читает стихотворение «Людские души – души разные».
Ведущий. Каждый поэт в своем творчестве пытается выразить свои чувства к родине. Кто-то пишет о красоте природы, а кто-то открыто признается в любви. У Вероники Тушновой свое, особое отношение к отчизне.
Чтец 9 читает стихотворение «Вот говорят: Россия»
Ведущий. Зачем поэты сочиняют стихи? Кто их будет читать? Эти извечные вопросы не могли не волновать и Веронику Тушнову. Они ищет ответы в себе, выплескивая это в творчестве.
Чтец 10 читает стихотворение «Открываю томик одинокий».
Чтец 11 читает стихотворение «Человек живет совсем немного».
Ведущий. Любовь – сквозная тема в стихах Вероники Тушновой, с нею связаны горе и радость, утраты и надежды, настоящее и будущее.
Наиболее известное стихотворение Тушновой, обессмертившее её имя — «Не отрекаются, любя». Романс на музыку Марка Минкова стал суперхитом в 1977 году в исполнении Аллы Пугачёвой. На протяжении десятилетий шедевр пользуется неизменным успехом у слушателей. Сама Пугачёва позже называла песню главной в своём репертуаре, признавалась, что во время исполнения её прошибает слеза, и что за это чудо можно дать Нобелевскую премию. (Исполняется песня).
Человек, которого любила Вероника Михайловна, поэт Александр Яшин, был женат, не мог оставить семью. Она называла свое чувство бурей, с которой никак не справиться, и доверяла малейшие его оттенки и переливы своим стихам, как дневниковым строчкам.
Чтец 12 читает стихотворение «Я желаю тебе добра!»
Ведущий. Те, кто прочел стихотворения, навеянные этим глубоким и нежным чувством, не могли избавиться от ощущения, что у них на ладони лежит "пульсирующее и окровавленное сердце, нежное, трепещет в руке и своим теплом пытается согреть ладони". Может быть, поэтому поэзия Тушновой до сих пор жива.
Чтец 13 (И.С.Бах «Звуки рождают мысли») читает стихотворение «Одна сижу на пригорке»
Ведущий. Каждая из читательниц могла почувствовать в строчках Тушновой свои счастливые и горькие минуты, ведь все, написанное ею, — правда. Абсолютная и неопровержимая правда. Наверное, именно это называется поэзией.
Чтец 14 (Л.В.Бетховен «Воздух») читает стихотворение «У источника»
Ведущий. Последняя книга Тушновой «Сто часов счастья» представляет собой дневник этой последней трагической любви, написанный уже тяжело больной поэтессой.
Чтец 15 читает стихотворение «Биенье сердца моего».
Ведущий. Весной 1965 года Вероника Михайловна тяжёло заболела и оказалась в больнице. Умирала она не только от болезни, но и от тоски по любимому человеку. Лишь об одном жалела она в короткие минуты встреч с ним: «Какое несчастье случилось со мной — я жизнь прожила без тебя».
Чтец 16 (Л.В.Бетховен «Свеча») читает стихотворение «Черемуха».
Ведущий. Вероники Михайловны Тушновой не стало 7 июля 1965 года, когда ей едва исполнилось 50 лет. Яшин долго и тягостно переживал смерть Вероники Михайловны. Через несколько дней он написал одно из своих самых известных стихотворений, посвящённых Тушновой:
Чтоб не мучиться поздней жалостью,
От которой спасенья нет,
Напиши мне письмо, пожалуйста,
Вперёд на тысячу лет.
Не на будущее, так за прошлое,
За упокой души,
Напиши обо мне хорошее.
Я уже умерла. Напиши.
Александр Яшин пережил свою любовь на три года и умер тоже от рака. Влюблённые навсегда соединились вместе, без пересудов, зависти и злости недоброжелателей. А их стихи до сих пор читают потомки, будто проживают с ними ещё одну жизнь.
Вот такой яркой, светлой и неповторимой была Вероника Михайловна Тушнова. Надеемся, наш вечер сподвигнет вас взять в руки томик стихов поэтессы и еще раз окунуться в море чувств, в котором «крохотные знаки собраны в бессмертные слова».
Приложение
Все началось преддверьем созиданья.
Разруха, голод, холод, темнота...
Об этом первое воспоминание,
О корке хлеба - первая мечта.
На улице куда теплей, чем дома...
Чадят в буржуйке мокрые дрова,
Разрежут хлеб,
а на ноже - солома,
в пустой похлебке плавает ботва.
Год двадцать первый.
На Поволжье голод.
Тиф. Все вокруг обриты наголо.
Притихший, скудно освещённый город
До самых крыш снегами замело...
КУКЛА
Много нынче в памяти потухло,
а живет безделица, пустяк:
девочкой потерянная кукла
на железных скрещенных путях.
Над платформой пар от паровозов
низко плыл, в равнину уходя...
Теплый дождь шушукался в березах,
но никто не замечал дождя.
Эшелоны шли тогда к востоку,
молча шли, без света и воды,
полные внезапной и жестокой,
горькой человеческой беды.
Девочка кричала и просила
и рвалась из материнских рук,—
показалась ей такой красивой
и желанной эта кукла вдруг.
Но никто не подал ей игрушки,
и толпа, к посадке торопясь,
куклу затоптала у теплушки
в жидкую струящуюся грязь.
Маленькая смерти не поверит,
и разлуки не поймет она...
Так хоть этой крохотной потерей
дотянулась до нее война.
Некуда от странной мысли деться:
это не игрушка, не пустяк,—
это, может быть, обломок детства
на железных скрещенных путях.
МАТЬ
Года прошли,
а помню, как теперь,
фанерой заколоченную дверь,
написанную мелом цифру "шесть",
светильника замасленную жесть,
колышет пламя снежная струя,
солдат в бреду...
И возле койки - я.
И рядом смерть.
Мне трудно вспоминать,
но не могу не вспоминать о нем...
В Москве, на Бронной, у солдата - мать.
Я знаю их шестиэтажный дом,
московский дом...
На кухне примуса,
похожий на ущелье коридор,
горластый репродуктор,
вечный спор
на лестнице... ребячьи голоса...
Вбегал он, раскрасневшийся, в снегу,
пальто расстегивая на бегу,
бросал на стол с размаху связку книг -
вернувшийся из школы ученик.
Вот он лежит: не мальчик, а солдат,
какие тени темные у скул,
как будто умер он, а не уснул,
московский школьник... раненый солдат.
Он жить не будет.
Так сказал хирург.
Но нам нельзя не верить в чудеса,
и я отогреваю пальцы рук...
Минута... десять... двадцать... полчаса...
Снимаю одеяло, - как легка
исколотая шприцами рука.
За эту ночь уже который раз
я жизнь держу на острие иглы.
Колючий иней выбелил углы,
часы внизу отбили пятый час...
О как мне ненавистен с той поры
холодноватый запах камфары!
Со впалых щек сбегает синева,
он говорит невнятные слова,
срывает марлю в спекшейся крови...
Вот так. Еще. Не уступай! Живи!
...Он умер к утру, твой хороший сын,
твоя надежда и твоя любовь...
Зазолотилась под лучом косым
суровая мальчишеская бровь,
и я таким увидела его,
каким он был на Киевском, когда
в последний раз,
печальна и горда,
ты обняла ребенка своего.
. . . . . . . . . . . . . . . .
В осеннем сквере палевый песок
и ржавый лист на тишине воды...
Все те же Патриаршие пруды,
шестиэтажный дом наискосок,
и снова дети роются в песке...
И, может быть, мы рядом на скамью
с тобой садимся.
Я не узнаю
ни добрых глаз, ни жилки на виске.
Да и тебе, конечно, невдомек,
что это я заплакала над ним,
над одиноким мальчиком твоим,
когда он уходил.
Что одинок
тогда он не был...
Что твоя тоска
мне больше,
чем кому-нибудь, близка...
НОЧНАЯ ТРЕВОГА
Знакомый, ненавистный визг...
Как он в ночи тягуч и режущ!
И значит - снова надо вниз,
в неведенье бомбоубежищ.
И снова поиски ключа,
и дверь с задвижкою тугою,
и снова тельце у плеча,
обмякшее и дорогое.
Как назло, лестница крута,-
скользят по сбитым плитам ноги;
и вот навстречу, на пороге -
бормочущая темнота.
Здесь времени потерян счет,
пространство здесь неощутимо,
как будто жизнь, не глядя, мимо
своей дорогою течет.
Горячий мрак, и бормотанье
вполголоса. И только раз
до корня вздрагивает зданье,
и кто-то шепотом: "Не в нас".
И вдруг неясно голубой
квадрат в углу, на месте двери:
"Тревога кончилась. Отбой!"
Мы голосу не сразу верим.
Но лестница выводит в сад,
а сад омыт зеленым светом,
и пахнет резедой и летом,
как до войны, как год назад.
Идут на дно аэростаты,
покачиваясь в синеве.
И шумно ссорятся ребята,
ища осколки по примятой,
белесой утренней траве.
Много счастья и много печалей на свете,
а рассветы прекрасны,
а ночи глухи...
Незаконной любви
незаконные дети,
во грехе родились они —
эти стихи.
Так уж вышло, а я ни о чем не жалею,
трачу, трачу без удержу душу свою...
Мне они всех рожденных когда-то милее,
оттого что я в каждом тебя узнаю.
Я предвижу заране их трудную участь,
дождь и холод у запертых глухо дверей,
я заране их долгой бездомностью мучусь,
я люблю их — кровиночки жизни моей.
Все равно не жалею.
Мне некогда каяться.
Догорай, мое сердце, боли, холодей,—
пусть их больше от нашего счастья останется,
перебьются!
Земля не без добрых людей!
Сколько милых ровесников
в братских могилах лежит.
Узловатая липа
родительский сон сторожит.
Всё беднее теперь я,
бесплотнее день ото дня,
с каждой новой потерей
всё меньше на свете меня.
Черноглазый ребёнок...
Давно его, глупого, нет.
Вместо худенькой девушки –
плоский бумажный портрет.
Вместо женщины юной
осталась усталая мать.
Надлежит ей исчезнуть...
Но я не хочу исчезать!
Льются годы рекою,
сто обличий моих хороня,
только с каждой строкою
всё больше на свете меня.
Оттого всё страшнее мне
браться теперь за перо,
оттого всё нужнее
разобраться, где зло, где добро.
Оттого всё труднее
бросать на бумагу слова:
вот, мол, люди, любуйтесь,
глядите, мол, я какова!
Чем смогу заплатить я
за эту прекрасную власть,
за высокое право
в дома заходить не стучась?
Что могу?
Что должна я?
Сама до конца не пойму...
Только мне не солгать бы
ни в чём,
никогда,
никому!
Пусть друзья простят меня за то, что
повидаться с ними не спешу.
Пусть друзья не попрекают почту,—
это я им писем не пишу.
Пусть не сетуют, что рвутся нити,—
я их не по доброй воле рву.
Милые, хорошие, поймите:
я в другой галактике живу!
Людские души – души разные,
не перечислить их, не счесть.
Есть злые, добрые и праздные
и грозовые души есть.
Иная в силе не нуждается,
её дыханием коснись –
и в ней чистейший звук рождается,
распространяясь вдаль и ввысь.
Другая хмуро-неотзывчива,
другая каменно-глуха
для света звёзд,
для пенья птичьего,
для музыки
и для стиха.
Она почти недосягаема,
пока не вторгнутся в неё
любви тревога и отчаянье,
сердечной боли остриё.
Смятенная и беззащитная,
она очнётся,
и тогда
сама по-птичьи закричит она
и засияет как звезда.
Вот говорят: Россия...
Реченьки да березки...
А я твои руки вижу,
узловатые руки,
жесткие.
Руки, от стирки сморщенные,
слезами горькими смоченные,
качавшие, пеленавшие,
на победу благословлявшие.
Вижу пальцы твои сведенные,—
все заботы твои счастливые,
все труды твои обыденные,
все потери неисчислимые...
Отдохнуть бы, да нет привычки
на коленях лежать им праздно...
Я куплю тебе рукавички,
хочешь — синие, хочешь — красные?
Не говори «не надо»,—
мол, на что красота старухе?
Я на сердце согреть бы рада
натруженные твои руки.
Как спасенье свое держу их,
волнения не осиля.
Добрые твои руки,
прекрасные твои руки,
матерь моя, Россия!
Открываю томик одинокий -
томик в переплёте полинялом.
Человек писал вот эти строки.
Я не знаю, для кого писал он.
Пусть он думал и любил иначе
и в столетьях мы не повстречались...
Если я от этих строчек плачу,
значит, мне они предназначались.
Человек живет совсем немного -
несколько десятков лет и зим,
каждый шаг отмеривая строго
сердцем человеческим своим.
Льются реки, плещут волны света,
облака похожи на ягнят...
Травы, шелестящие от ветра,
полчищами поймы полонят.
Выбегает из побегов хилых
сильная блестящая листва,
плачут и смеются на могилах
новые живые существа.
Вспыхивают и сгорают маки.
Истлевает дочерна трава...
В мертвых книгах
крохотные знаки
собраны в бессмертные слова.
Я ЖЕЛАЮ ТЕБЕ ДОБРА!
Улыбаюсь, а сердце плачет
в одинокие вечера.
Я люблю тебя.
Это значит -
я желаю тебе добра.
Это значит, моя отрада,
слов не надо и встреч не надо,
и не надо моей печали,
и не надо моей тревоги,
и не надо, чтобы в дороге
мы рассветы с тобой встречали.
Вот и старость вдали маячит,
и о многом забыть пора...
Я люблю тебя.
Это значит -
я желаю тебе добра.
Значит, как мне тебя покинуть,
как мне память из сердца вынуть,
как не греть твоих рук озябших,
непосильную ношу взявших?
Кто же скажет, моя отрада,
что нам надо,
а что не надо,
посоветует, как же быть?
Нам никто об этом не скажет,
и никто пути не укажет,
и никто узла не развяжет...
Кто сказал, что легко любить?
Одна сижу на пригорке
посреди весенних трясин.
...Я люблю глаза твои горькие,
как кора молодых осин,
улыбку твою родную,
губы, высохшие на ветру...
Потому,— куда ни иду я,
и тебя с собою беру.
Все я тебе рассказываю,
обо всем с тобой говорю,
первый ландыш тебе показываю,
шишку розовую дарю.
Для тебя на болотной ржави
ловлю отраженья звезд...
Ты все думаешь — я чужая,
от тебя за десятки верст?
Ты все думаешь — нет мне дела
до озябшей твоей души?
Потемнело, похолодело,
зашуршали в траве ежи...
Вот уже и тропы заросшей
не увидеть в ночи слепой...
Обними меня, мой хороший,
бесприютные мы с тобой.
У ИСТОЧНИКА
Тягучий жар на землю льётся,
томят извилины пути...
К артезианскому колодцу
бежит ребёнок лет шести.
На цыпочки на камне белом
приподымаясь на краю,
губами ловит неумело
тугую, круглую струю.
Она дугой взлетает звонко,
спеша в орешник молодой,
и пересохший рот ребёнка
едва целуется с водой.
И у меня судьба такая,
и я к источнику бегу.
Мне счастье бьёт в лицо, сверкая,
а я напиться не могу!
Биенье сердца моего,
тепло доверчивого тела...
Как мало взял ты из того,
что я отдать тебе хотела.
А есть тоска, как мёд сладка,
и вянущих черёмух горечь,
и ликованье птичьих сборищ,
и тающие облака...
Есть шорох трав неутомимый,
и говор гальки у реки,
картавый, не переводимый
ни на какие языки.
Есть медный медленный закат
и светлый ливень листопада...
Как ты, наверное, богат,
что ничего тебе не надо!
ЧЕРЕМУХА
Дурманящей, росистой чащею
черёмуха –
дыши, гляди,
ласкай, ломай...
И боль щемящая,–
как мало весён впереди!
А стоит ли уж так печалиться,
прощаясь с миром дорогим?
Ничто на свете не кончается,
лишь поручается другим.
Другим любовь моя завещана,
в других печаль моя горька...
Сто тысяч раз
другая женщина
всё пронесёт через века.
Ничто не пропадёт, не минется.
Всё праздничнее, всё милей
цветёт черёмуха –
любимица
покойной матери моей.
14
