Министерство образования и науки, молодежи и спорта Республики Крым
МАЛАЯ АКАДЕМИЯ НАУК ШКОЛЬНИКОВ КРЫМА «ИСКАТЕЛЬ»
Секция русского языка и литературы
Симферопольский районный филиал
Проблема « преступления и наказания» в произведениях
А.П.Чехова 1890-х годов (духовный аспект)
Работу выполнила:
Пасютина Ксения 11 кл.
Научный руководитель:
Соловьева Т.И., учитель
русского языка и литературы
СОДЕРЖАНИЕ
ВСТУПЛЕНИЕ………………………………………………………………….4
РАЗДЕЛ 1.Отражение духовных исканий А.П.Чехова в его творчестве
1.1. «Подтекст» чеховского характера………………………………6
1.2. Религиозность Чехова…………………………………………….9
РАЗДЕЛ 2. Духовное разрешение проблемы «преступления и наказания»
в произведениях А.П.Чехова 1890-х годов
2.1.Преступление как неизбежное следствие отступления от веры .15
2.2.Испытание веры на прочность………………………………….19
ВЫВОДЫ……………………………………………………………………….26
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ…………………………28
ВСТУПЛЕНИЕ
Антон Павлович Чехов (1860-1904) – великий русский писатель. Годы, в которые жил и творил Чехов, - одни из наиболее сложных и противоречивых периодов в истории русского общества и его культуры. Это давало возможность авторами по-разному решать идейные проблемы, касающиеся веры в Бога или неверия каждого человека, поисков путей к Богу и испытания этой самой веры на прочность, истинность.
В этой работе мы попытались разобраться, как Чехов в своём творчестве касался этих вопросов, как решал их для самого себя, как свидетельствовал о духовных событиях своей жизни художественными образами, им созданными.
Для рассмотрения взяты рассказ «Убийство» (1895), повесть «В овраге» (1900), другие произведения, публицистика, письма, а также биографические сведения и высказывания писателя.
Актуальность выбранной темы определяется тем, что на данный момент она не так хорошо освещена в критике и в литературоведении, есть большое количество «белых пятен» в жизни и творчестве писателя, которые нужно рассмотреть более подробно. Эта тема интересна на современном этапе «возвращения» к религии, вере в Бога; а также может быть полезна для выяснения взглядов А.П. Чехова, его религиозного мировоззрения и для выводов всех, кто познакомится с содержанием работы.
Если говорить об истории вопроса, то в своё время одним из первых указал на религиозность творчества Чехова С.Н. Булгаков, известный русский философ. Прозвучало это в 1904 году в публичной лекции на смерть писателя «Чехов как мыслитель».
На современном этапе можно говорить о работе Дунаева М.М. «Православие и русская литература» (1998), где одна из глав посвящена творчеству А.П. Чехова; Кубасова А.В. «Проза Чехова. Искусство стилизации» (1998), Чадаевой А.Я. «Православный Чехов» (2004) и других авторов, указанных в Списке использованной литературы. Цель работы – разобраться во взглядах Чехова на веру в Бога, особенностях характера писателя, отразившихся на изображении героев в его произведениях.
Ведь «разлад между должным и существующим, идеалом и действительностью, отравляющий живую человеческую душу, более всего заставляет болеть и писателя» [3, 17]. На примере указанных выше произведений понять, как писатель говорит о духовности своих героев, в чём своеобразие чеховского гуманизма; каков путь к вере, как она обретается человеком и что случается с человеком, если он отступает от веры Бога, начинает искать свой путь. И самый главный, наверное, вопрос: если есть вера, духовность, то выдержит ли она суровые жизненные испытания. Чехов проводит проверку в крайних жизненных обстоятельствах (в частности, совершение преступления).
Тема и цели данной работы определили следующие задачи:
1. Рассмотреть отношение А.П. Чехова к вопросам веры по его известным высказываниям, фактам биографии, творческим поискам.
2. Показать, каким испытаниям подвергается вера героев произведений А.П. Чехова и самого автора.
Основными методами изучения, применяемыми в работе, будут изучение высказываний А.П. Чехова из его писем; анализ критических статей, монографий; а также текстов рассказов и повестей; выявление моментов использования библейских высказываний и интерпретации их автором; сопоставление различных литературных героев в произведениях Чехова, их жизненных позиций, мировоззрений; а также сопоставление с героями подобного характера произведений других авторов.
Новизна исследования состоит в том, что в такой интерпретации как «преступление и наказание» и «духовное разрешение» этой проблемы не многие исследователи творчества А.П. Чехова работали, да и таких произведений у писателя, собственно, не много, поэтому практическое применение материалов данной работы может быть широким.
РАЗДЕЛ 1. Отражение духовных исканий А.П. Чехова в его творчестве
1.1. «Подтекст» чеховского характера
Формирование личности писателя шло в пореформенной России, состояние которой он прекрасно изобразил в своих произведениях. Чрезвычайно интересно следить за героями А.П. Чехова, смешными и трагическими, весёлыми и печальными, богатыми и бедными; за их нравственными исканиями. В этой работе мы попробуем рассмотреть духовную сторону этих исканий, поиски ответов на важные жизненные вопросы; их разрешении в религии, вере. А особенно в исключительных жизненных обстоятельствах: при совершении преступления самим человеком или когда он оказывается свидетелем, либо соучастником преступления.
Начать, конечно же, следует с самого автора: как у него складывались отношения с религией, что происходило в его духовной жизни. Отец А.П. Чехова, Павел Егорович, был страстным любителем церковного пения; он организовал свой церковный хор, в котором с 7 лет пел и Антон. Дети Чехова прекрасно знали церковные службы, тексты церковных книг. [9,9]. Однако это была больше внешняя сторона. В марте 1892 года Антон Павлович писал И. Леонтьеву-Щеглову, с которым у него сложились доверительные отношения: «…Я получил религиозное образование и такое же воспитание. И что же? Когда я теперь вспоминаю о своём детстве, то оно представляется мне довольно мрачным, религии теперь у меня нет…» [2, т. 5, с. 20]
Здесь Чехов раскрывает внутренний трагизм религиозного развития человека в жёстких рамках принуждения к вере. Чехов отвергает религию «из-под палки». Поэтому писателю Чехову отказывали критики и исследователи творчества в религиозности. Тем более что были найдены такие высказывания в письмах самого автора.
Чеховский принцип религиозного постижения жизни становится своего рода испытанием и для его читателей. Автор заставляет и читателя приблизиться к той опасной грани, за которой царствует беспредельный пессимизм. Можно ли с уверенностью утверждать, что такой опасности удалось избегнуть всем? Не в том ли одна из причин утверждения о безрелигиозности Чехова: в слабости веры иных обвинителей, не выдержавших испытания чеховским словом? Чехов и впрямь чуждался – и в жизни, и в искусстве – узкой тенденциозности и примитивной партийности, но быть безразличным к религиозной истине он не мог. Воспитанный в жёстких религиозных правилах, Чехов, как это нередко бывает, особенно у натур свободолюбивых, в юности пытался обрести свободу и независимость от того, что деспотически навязывалось ему. Исследователям это было легко истолковать во вполне определённом смысле. Тем более, что Чехов свои сомнения высказывал ясно, результаты же зрелых размышлений, раздумий, напряжённого духовного поиска он не торопился выставлять на суд людской.
В жизни и в поведении Чехов многое укрывал «в подтексте», был чрезмерно сдержан и самые сокровенные переживания не спешил обнаруживать. При всей мужественности своего характера Чехов обладал натурою целомудренно-стыдливою и все интимно-духовные переживания тщательно укрывал от посторонних, нередко отделываясь шуткою, когда речь заходила о важном для него. В результате – репутация холодного рационалиста, бездуховно-равнодушного к важнейшим вопросам бытия. Но не нужно обманываться: если он внешне холоден – это не значит безучастен. Напротив: тут-то и может где-то вблизи важнейшее, слишком значимое для него, сущностное. Люди слишком часто бывают бесцеремонны, могут легко и ненароком оскорбить в том, что особенно дорого, - и поэтому те, кто слишком уязвим и раним в душе, научась горьким опытом, стараются не допускать посторонних до своей души, незащищённой и болезненно реагирующей на всякое неосторожное прикосновение.
Стремление оградить себя от постороннего назойливого любопытства (и даже сочувствие) слишком рано обнаруживает себя в Чехове. Двадцатитрёхлетний Антон пишет брату Александру (в феврале 1883 года), что никто не имеет права… «совать свой, желающий понять и умилиться, нос»…»в моё «я», мой департамент» [2, т. 1, с. 57].
Такая сдержанность отразилась и в творческом методе Чехова: в скупости выразительных средств, ибо нарочитая трескучесть эмоций его всегда отталкивала. «Страдания выражать надо так, как они выражаются в жизни, то есть … тоном, взглядом,… грацией. Тонкие душевные движения… и внешним образом надо выражать тонко, - поучает он О.Л. Книппер (2 января 1890 года).
В одном из небольших рассказов «Весной» (1886) так передано внутреннее состояние начинающего литератора: «Душа его полна чувства одиночества, сиротства, тоски, той самой тоски, какую испытывают только очень одинокие люди и большие грешники» [2, т. 5, с. 56].
Подобные слова могут родиться только из глубокого опыта собственной души. Во многих местах ещё пишет Чехов с невесёлым чувством об одиночестве. Всё это он ощущал с ранней юности.
Но что важно: в Чехове переживание одиночества, замкнутости, отъединённости от мира сопряжено было с чувством прямо противоположным, с ощущением своей нераздельности с миром, со стремлением проявить эту нераздельность в действии. Именно это сопряжение есть то важнейшее, что обусловило и неповторимость натуры писателя, и своеобразие его творчества. Сосуществование этих двух противоположных полюсов определило и трагизм чеховского мироощущения, и неодолимый оптимизм его творческого восприятия жизни.
Сознание собственной неотделимости от мира руководимого многими поступками Чехова, которые до сих пор приводят многих в недоумение и рождают возможные домыслы.
Поездка Чехова на Сахалин летом 1890 года. Многие видели в этой поездке некую загадку, стремление «сделать себе биографию», расцветить её чем-то необычным, из ряда вон выходящим. Сам же Чехов в письме к Суворину от 9 марта 1890 года просто объяснил причину поездки: «…Мы сгноили в тюрьмах миллионы людей, сгноили зря,…размножили преступников…. Виноваты…все мы, но нам до этого дела нет, это неинтересно… нет, уверяю Вас, Сахалин нужен и интересен, и нужно пожалеть только, что туда еду я, а не кто-нибудь другой, более смыслящий в деле и более способный возбудить интерес в обществе»…[2, т.4, с.32-33]
Чехов пишет везде: мы – когда говорит о виновниках всего дурного, совершённого обществом и государством. Вот это поразительное редкое чувство включённости в единство народа и общества заставляет Чехова выразить своё собственное покаяние в действии. Он лишь сожалеет, что его возможности не вполне соответствуют грандиозности задачи.
Задача же: узнавать жизнь даже в непривлекательных её проявлениях, не гнушаясь ничем, узнавать, чтобы изменять к лучшему, всюду борясь со злом, насколько это в силах человека. И одолеть заскорузлое равнодушие, каким общество окружает своих отверженных. И не пройдём мимо важнейшего довода автора против равнодушия: оно противно христианству.
Даже в этой «грязи», сплошном пороке, ужасах, которые сопутствовали А.П. Чехову в его поездке, писатель сумел разглядеть Человека.
Из выше сказанного мы можем сделать вывод, что в характере А.П. Чехова многие исследователи подмечали некий «подтекст», желание оградить свой внутренний духовный мир от посягательств извне. Отсюда и особенности его писательской манеры, а также мироощущение, особенности личной жизни. Но что самое главное – одиночество духовное, замкнутость писателя совершенно не исключает единство его с миром (как это не парадоксально). Причём автор и в жизни, и в творчестве передаёт это единство, он говорит «мы», ощущая себя единым с обществом, какими бы поступками оно не отличалось: плохими или хорошими. Это касается в первую очередь духовной жизни.
1.2. Религиозность Чехова
Что же происходило в отношениях А. П. Чехова с религией, верой? Каково содержание, качество этой веры? Вопрос этот сложен, а постановка его самим писателем выходит за рамки традиционных подходов.
Если судить по его письмам (и по сказанному) выше сам Чехов считал себя атеистом и говорил о том, что веру потерял и вообще не верит в интеллигентную веру. Тем не менее Чехов носил крестик на шее. Это, конечно, не всегда должно свидетельствовать о вере, но еще меньше ведь об отсутствии её. Стоит задуматься: для чего носить крест неверующему? Уж кого-кого, а Чехова в неискренности обвинить невозможно. И если бы он был атеистом, то ношение креста было бы для него грубой фальшью – а фальши он не терпел ни в каком виде.
Ещё в 1897 году Чехов в своем скудном, всего с несколькими записями, и то не за каждый год, дневнике отметил: «Между «есть Бог» и «нет Бога» лежит громадное целое поле, которое проходит с большим трудом истинный мудрец. Русский человек знает какую-либо одну из этих двух крайностей, середина же между ними не интересует его, и потому он обыкновенно не знает ничего или очень мало». [34, 119]. Чехов не переставал с народом продвигаться по этому полю, и никто не знает, на каком пункте застала его смерть.
Вера Чехова постоянно пребывает в борении с сомнением, в преодолении сомнения. Вот это состояние он и имел в виду, когда говорил о «громадном поле» между абсолютной верою и абсолютным безверием. Здесь речь шла именно об этом, о душевном состоянии человека ищущего, колеблющегося и одолевающего свою растерянность перед громадностью самого стоящего перед ним вопроса, ибо на уровне духовном кроме этих двух крайностей и нет ничего: либо «Бог есть, либо «нет»».
Задумывается Чехов над целями жизни человека, его предназначением. Порою его героев охватывает растерянность перед жизнью, ощущение её бессмысленности они страдают над загадкою смерти и не могут разгадать непосильное их уму – и хоть в малой мере, но это отражает и внутреннюю муку самого Чехова. Автор сознает несомненно: вне веры в бессмертие смысл человеческой жизни ускользает от человека. Этот вопрос, это настроение возникает «у Чехова в раннем рассказе «Марья Ивановна» (1884), через четыре года в рассказе «Огни» (1888 г.)».
Так, один из героев рассказа «Огни», Ананьев, говорит, что в юности «болел» мыслями «о бесцельности жизни, о ничтожестве и бренности видимого мира» [2; Т. 6, с. 392]. А затем добавляет, что «при таком несчастном способе мышления невозможен никакой прогресс, ни науки, ни искусства, ни самого мышления». [2; Т. 6, с. 393]. И вот что интересно: герой рассуждает, что при таком образе мыслей надо сразу же умереть; но люди живут с этим пессимизмом дальше, создают семьи, рожая детей, что-то строят. А что дальше? «Нелепая жизнь!» - восклицает герой. Страшно, что такие мысли посещают молодых людей, тех, за кем будущее. А вот о стариках – пессимистах Ананьев говорит: «… У стариков мыслителей пессимизм составляет … мировую боль, страдание; он у них имеет христианскую подкладку, потому что вытекает из любви к человеку и из мыслей о человеке, и совсем лишен эгоизма… Вы презираете жизнь за то, что её смысл и цель скрыта именно от вас, и боитесь вы только своей собственной смерти, настоящий же мыслитель страдает, что истина скрыта от всех, и боится за всех людей». [2; Т. 6, с. 417].
Эти слова прекрасно иллюстрируют собственные мысли и переживания А. П. Чехова, который на самом деле «страдает… и боится за всех людей».
Вот что важно: рассказ «Огни» завершается фразой: «Стало всходить солнце…» [2; Т. 6, с. 419].
У Чехова эта фраза значима. Завершающая – тем более. «Ничего не разберешь» - это ночью, при искусственных огнях прогресса и цивилизации. И эти огни померкнут перед восходящим солнцем. Восходящее солнце символизирует надежду познания истины. Чехов – не равнодушный созерцатель мировых неразгаданных тайн, но укрывающий свою боль от рвущих душу тоски и надежды, которые рождаются в нём при соприкосновении с важнейшими вопросами бытия. Чехову долго не давалось разглядеть подлинную цель впереди. У него была тоска по вере, по вере религиозной. Для Чехова вера – условие и подлинного творчества, и даже земного счастья. Счастье Чехов воспринимает как полноту жизни на трех уровнях: духовном («в Бога верил»), телесном («сыт был») и душевном («сочинять умел»). [2; Т. 3, c. 54].
Многое заставляло писателя, одолевавшего свой жизненный путь, оглядываться назад. Многое о своей религиозной жизни он вспоминал из детства (как было сказано выше в Разделе1.1.). Писатель раскрывает внутренний трагизм религиозного развития человека в жестких роликах принуждения к вере. Человек перед Богом не должен чувствовать себя подневольным: это убивает в нём веру. Вера может быть только свободною. Живая и несомненная вера отрока Атония Чехова подверглась суровому испытанию. С ранних лет слишком чуткий ко всякой неправд и фальши, он не мог не проникнуться отвержением той религиозной подневольной жизни, к которой принуждал его отец.
К счастью, «деспотизм и ложь» не сгубили христианской веры в душе Антона Павловича, но крайне обострили чуткость к малейшей фальши или показной демонстрации религиозного усердия. От детских лет остались у Чехова – доскональное знание церковной службы и …любовь к пению, причем к пению церковному. Чехов любил составлять домашний импровизированный хор (у него был довольно звучный бас). И это доставляло ему искреннее удовольствие.
Следовательно, не стоит преувеличивать мрачные эпизоды детства. А значит: не могло быть и полного оскудения детской веры.
Непременным условием бытия для Чехова становится свобода. Свобода для Чехова – отнюдь не самоволие, не произвол и вседозволенность, но независимость от недолжных и недостойных сторон жизни. Только свободный человек может быть истинно церковным верующим. Человеческая свобода сочеталась с довольно суровой самодисциплиной.
Во внутренней его борьбе помогал ему художественный дар. Литература помогала воспитывать собственную личность по законам красоты. Красоту внутреннего человека ощущали едва ли не все, соприкасавшиеся с Чеховым. А в особенности простые мужики Мелихова, где Чехов долгое время жил. В письме к Суворину в 1896 году Чехов писал: «С мужиками я живу мирно, у меня никогда ничего не крадут, и старухи, когда я прохожу по деревне, улыбаются или крестятся». [2; Т. 6, с. 121].
Крестятся… Эта деталь, за которой многое угадывается.
Чехов умел видеть страдание людей и сострадать им. Любовь Чехова поэтому была деятельна. Чехов ясно осознавал: разговоры о любви к человечеству ничего не стоят сами по себе, без стремления помочь каждому, кто нуждается в помощи. Человеческая любовь к человеку существовала в готовности к самопожертвованию. Нельзя не сказать об отношении А. П. Чехова к своим родным и родителям в том числе. Несмотря на строгость и даже деспотичность отца, писатель в поздних записях говорил, что «никогда не нарушал пятую заповедь» (почитал своих родителей и заботился о них). Как бы ни было плохо самому Чехову и в материальном и в физическом, и в духовном отношении, он всегда поддерживал своих близких.
Из выше сказанного мы можем сделать вывод, что перед нами несомненно сложный вопрос. О религиозности Чехова, его духовной жизни, вере в Бога мы можем судить по его письмам, воспоминаниям и, конечно же, по его произведениям. Напрашивается мысль о том, что прекрасное знание «внешней» (церковной) стороны религии было и осталось не только формальным, оставило след в душе. А далее, продвигаясь по жизненному «полю», Чехов мучительно, настойчиво искал ответы на важные жизненные вопросы. Причем, шёл он по жизни, соблюдая все законы и заповеди, святейшие для каждого верующего.
Итак, в Разделе 1 нашей работы мы попытались рассмотреть и выяснить, какими были духовные искания А. П. Чехова, как они отразились в его творчестве. С самого детства Антон Павлович был приобщен к религиозной жизни, знал церковные службы, благодаря очень жесткому воспитанию в семье. Поэтому в поздних воспоминаниях писателя появлялись такие замечания, что религии у него нет, веры нет. Отсюда и мнение о том, что творчество писателя лишено каких-либо религиозных мотивов, исканий. Да и Чехову самому отказывали в том, что он верующий человек. Всё осложнялось тем, что писатель был человеком сдержанным, порою даже скрытным, не любил допускать людей в свой внутренний мир (даже близких). И, конечно, разобраться в душе такого человека очень сложно.
Но эта замкнутость не мешала Чехову ощущать свою неразделённость с миром, и это во многом руководило его поступками (поездка на Сахалин, например). Всю жизнь Чехов руководствовался теми законами, которые были заложены в него с детства, а значит, след в душе остался от того «жесткого» религиозного воспитания. И отказывать самому Чехову и его творчеству в религиозности нельзя. Тем более что вся жизнь и творчество писателя были постоянным поиском, поиском ответов на важные вопросы духовного развития человека. Чехов не переставал двигаться по тому жизненному «полю», «полю» обретения истинной духовности. Какие бы доводы не приводили сторонники чеховского атеизма, вся жизнь этого человека, и его творчество, безусловно, во многих случаях разубеждают нас в этом. Важно подметить в творчестве Чехова: его сострадание, его сопричастность к тому, что изображает писатель, и к тем, кого он показывает в своих произведениях.
Учитывая выводы и материалы Раздела 1 нашей работы, мы попытаемся проанализировать духовное разрешение проблемы «преступления и наказания» в произведениях А. П. Чехова 1890-х годов.
РАЗДЕЛ 2. Духовное разрешение проблемы «преступления и наказания» в произведениях А.П. Чехова 1890-х годов
2.1. Преступление как неизбежное следствие отступления от веры
Рассказ «Убийство»(1895) относят к тем сахалинским произведениям, в которых непосредственно отразился каторжный остров. Но рассказ выходит далеко за рамки этой темы. Исследователи отмечают несколько произведений, тематически близких «Убийству». Это «Драма на охоте» (1884), «В суде» (1886), «Спать хочется» (1888), «Палата №6» (1892), «Рассказ старшего садовника» и ряд других.
Рассказ был закончен в 1895 году, когда Антон Павлович, видимо, пришел в себя после Сахалина. Писателю нужно было «досказать» Сахалин. В «маленькой повествушке», как он именовал рассказ, максимально обнажена причина всех преступлений, на какие способен человек.
Рассказ «Убийство» является одним из важнейших для определения отношения Чехова к вере и неверию.
Обратим внимание на мотив бесовства, настойчиво варьирующийся в рассказе. В момент сомнения Якову представляется, «что на голове и на плечах у него сидят бесы» [2; т. 9, с. 20]. И еще раз, в несобственно-прямой речи, сплетающей голоса безличного повествователя и Якова: «Надо было кается, надо было опомниться, образумиться жить и молиться как-нибудь иначе. Но как молиться? А может быть, все только смущает бес и ничего этого не нужно?...» [2; т. 9, с. 16].
Тема бесовского наваждения волнует и Матвея: «Лукавый бес не дремал…» [2; т. 9, с. 11]. Мотивы бесовства имеют сложную природу: они восходят и к роману Достоевского «Бесы», и к пушкинским «Бесам». Тема изгнания бесов и переселения их в свиней отзывается в рассказе по-своему. Одной из примет двора Тереховых является упоминание грязных животных: «… но на дворе в грязи все еще валялись громадные, жирные свиньи, розовые, отвратительные» [2; т. 9, с. 15].
В Евангелии от Св.Луки говорится, как Иисус исцелил бесноватого. Когда демон вышел, он просил Иисуса не изгонять его в бездну. «Паслось там на горе большое стадо свиней. И просились демоны те, чтоб позволил им пойти в них. И позволил Он им. А как демоны вышли из того человека, то в свиней вошли. И стадо бросилось с горы в озеро, и утопилось» [Ев. от Лк., гл. 8, 31-33].
Реальная грязь в «постоялом» дворе воспринимается здесь как проекция грязных дел, грязных слов, грязной души.
Атмосфера в доме мистически напряжена. В заброшенном после пожара втором этаже «раздавались какие-то неясные голоса, которые будто угрожали или предвещали дурное». И за пределами дома вершится вальпургиева ночь: «как ведьмы на шабаше, кружатся облака снега». Сурово шумит дубовый лес. «Когда сильная буря качает деревья, то как они страшны!» [2; т. 9, с. 30]. Природа в произведениях Чехова – предвестник, выразитель, участник событий.
Не случайным представляется и сумма капитала, которой владеет Яков. У него около тридцати тысяч рублей. Деталь ассоциативна, она напоминает о библейских тридцати сребрениках. Доставшиеся чеховскому герою тридцать тысяч – «грязные деньги». В «Убийстве» представлена «зеркально-временная» персонажная схема: взгляды Якова – преломленное отражение прошлых воззрений Матвея, а нынешние воззрения Матвея предвещают будущий возможный взгляд на веру Якова.
Вторая глава рассказа представляет собой исповедь Матвея. Герой со вкусом рассказывает о том, что «еще в масонстве был привержен к иеригии». Высокое библейское слово соседствует в его речи со словом искаженным: «Трудящие и слабые», «во весь пост не разрешал себе масла отнюдь», «богоугодной жизни тружденник» - подобного рода выражения характеризуют именно «иеригию» героя, нечто не до конца серьезное для автора.
«Само собой, водки я не пил, табаку не курил, соблюдал чистоту телесную, а такое направление жизни, известно, не нравится врагу рода человеческого, и захотел он, окаянный, погубить меня и стал омрачать мой разум» [2; т. 9, с. 10]. Известно, что соблазняет враг в таких случаях: гордынею от собственной праведности. Во всех прочих людях, включая духовенство, стала мерещиться Матвею сплошь греховность, тогда как в себе видел он одно совершенство. Матвей даже попытался устроить свою церковь. А вышла не церковь, а обычная секта, со своим «святым», с радениями, беснованием на молитве и блудом…» [2; т. 9, с. 12]. Все признаки сектантское отъединение от мира – и раскрывает его именно как следствие бесовского прельщения. Так вразумлял Матвея некий Осип Варламыч: «Ты, говорит, думаешь, что ты святой? Нет …, ты богоотступник, еретик и злодей!.. Будь обыкновенным человеком…, а что сверх обыкновения, то от беса…, все, говорит, это гордость» [2; т. 9, с. 13]. Так это и понял Матвей в итоге.
Сектантское уклонение, как то показывает и Чехов, начинается с желания своим умом раскрыть какой-то особый смысл в священном Писании: такое мечтание досталось Матвею и его двоюродному брату Якову в наследство от отцов: «они понимали Писание не просто, а все искали в нем скрытого смысла, уверяя, что в каждом святом слове должна содержаться какая-нибудь тайна» [2; т. 9, с. 15].
Матвей пытается вразумить брата, но делает это слишком неловко, даже грубо, что приводит лишь к возрастанию злобы в Якове и сестре его Аглае, - и в озлоблении они убивают Матвея, дико, безжалостно, злорадно. «Яков взял его [Матвея] за плечи и потащил из-за стола… Аглае показалось, что это он [Матвей] хочет бить Якова, она вскрикнула, схватила бутылку с постным маслом и изо всей силы ударила его ненавистного брата прямо по темени. Матвей пошатнулся, и лицо его в одно мгновение стало спокойным, равнодушным… Яков… указал Аглае пальцем на утюг, и только когда полилась по его рукам кровь и послышался громкий плач Дашутки, … Яков перестал чувствовать злобу и понял, что произошло» [2, т. 9, с. 25]. «Все было страшно», - передает дальше автор события и настроение в рассказе. А особенно, если вспомнить, что это произошло в семействе «особенной праведности».
Убийство Матвея показано автором на фоне тишины. Звуковые лейтмотивы играют в рассказе особую роль. В тексте много звуковых деталей: «все стояли в безмолвии, … вой метели…»; «стало опять темно и пусто, и наступила та самая тишина, которая бывает только на станциях, одиноко стоящих в поле или в лесу…, когда чувствуется вся эта пустота кругом, вся тоска медленно текущей жизни». А заканчивается рассказ звуковой картиной: «Дул уже сильный ветер … Вероятно, начинался шторм». Видно, Чехов варьирует две детали – тишину, символизирующую «тоску медленно текущей жизни», на фоне которой и совершается ужасное преступление; и звук ветра, символизирующего враждебную человеку суровую природную стихию. Звуковые кульминации обрамляют рассказ.
Душа преступника – место, наиболее удаленное от Бога. Ад. Этот непреложный жестокий вывод был приуготовлен наблюдениями А.П. Чехова над жизнью каторжан Сахалина.
После убийства Яков попадает в ад, теряет веру: «Он не имел уже никакой веры, ничего не знал и не понимал, а прежняя вера была ему теперь противна и казалась неразумной, темной» [2; т.9, с. 29-30]. Но уже на сахалинской каторге он вдруг проникается идеей обретения «новой веры». Какова эта вера и в чем ее смысл, автор не сообщает. Но хочется верить, что человек все-таки пытается найти тот путь, по которому ему идти дальше, на огромном «поле» обретения истинной духовности; и хочется верить, что человек разглядит тот истинный, настоящий свет, к которому стоит стремиться душой. «… И ему [Якову] казалось, что он, наконец, узнал настоящую веру, ту самую, которую так жаждал и так долго искал и не находил весь его род…». «…И хотелось жить, вернуться домой, рассказать там про свою новую веру и спасти от погибели хотя бы одного человека и прожить без страданий хотя бы один день [2; т. 9, с. 272].
Путь познания и обретения веры у каждого человека свой. И Яков задумывается о том, почему одним эта вера простая достается «от Бога даром вместе с жизнью», а другим (и ему в том числе) «так дорого». В рассказе «Убийство» мы увидели «дорогой» путь (один из страшных путей) обретения веры. Через «бесовское искушение», признание человеком за собою «особенной праведности» (что приводит к сектантству), а затем и через страшное преступление проводит Чехов своих героев. Но, как было сказано выше, и сам писатель не искал легких путей (не преступление, конечно) и считал, что путем «угадывания» нельзя обрести истинную веру (а тем более отступать от нее): к ней нужно пройти длительный, порой мучительный путь.
2.2. Испытание веры на прочность
Вера должна быть закалена самыми жестокими испытаниями, иначе человек может оказаться способным изменить ей. Чехов совершает такое испытание – в кажущейся беспросветности народной крестьянской жизни, и тем испытывает на прочность жизнь вообще. Этому посвящено едва ли не самое поразительное и совершенное создание его – повесть «В овраге» (1900).
Эта повесть, шедевр творчества Чехова, - одно из самых страшных, самых беспросветных произведений писателя; внешне. Содержание ее составляют описания следующих одно за другим преступлений: преступления купца Григория Цыбукина, живущего обманом и обкрадыванием ближних своих, преступление его сына, фальшивомонетчика Анасима, преступления снохи Цыбукиных, Аксиньи, убивающей младенца, сына Анасима, а затем присваивающей себе все состояние этого выморочного семейства. Повесть «В овраге» - это история надругательства над детски чистою душою молодой матери, жены Анисима Цыбукина, Липы. Это повесть о жизни «в овраге», в мире, который, кажется, ближе к преисподней, чем к небу, и где неправда, торжествующая несправедливость, заставляет усомниться в самом существовании Бога.
Тяжела и безотрадна эта жизнь, тоскливая обыденщина, страшная бессмысленностью и жестокостью, а еще страшнее то, что самые отвратительные проявления теряются среди ужасов и мрака и воспринимаются как ничем не примечательные события в ряду таких же повседневных событий, не интересных прежде всего своею заурядностью.
И до того все сжились с этой неправдою, что одно из самых страшных преступлений – убийство ребенка – оставляет всех равнодушными.
«После похорон гости и духовенство ели много и с такой жадностью, как будто давно не ели» [2; т. 9, с. 373]. Жестокая чеховская подробность. (Упоминание духовенства – мучительная правда, но она вовсе не говорит о какой-либо неприязни автора к этому сословию). Чехов, как реалист, следовал за реальностью бытия. После похорон ни у кого и в мыслях нет, что совершено преступление. Единственный человек, который слышит упреки, - это Липа, мать убитого ребенка: «… Один был мальчик, и того не уберегла, глупенькая» [2; т.9, с. 373]. Убийца же, Аксинья, считает себя вправе кричать на убитую горем Липу: «Ну, что голосишь там?... Замолчи!.. Пошла вон со двора, и чтоб ноги твоей тут не было, каторжанка! Вон!» [2; т. 9, с. 374]. И это воспринимается как нечто естественное, и старик Цыбукин униженно суетится и уговаривает: «Ну, ну, ну!.. Аксюта, угомонись, матушка… Плачет, понятное дело… дите померло…» [2; т.9, с. 374].
В чем же смысл произведения? Неужели в том, чтобы показать еще раз грубость, жестокость, страшное преступление?
У Чехова одновременно с началом жизни «в овраге» начинается и осмысление ее на уровне религиозном – в начале как концентрации греха в бытии человека: «…в заговенье или в престольный праздник, который продолжался три дня, сбывали мужикам протухлую солонину…, и принимали от пьяных в заклад косы, шапки, женины платки, когда в грязи валялись фабричные, одурманенные плохой водкой, и грех, казалось, сгустившись, уже туманом стоял в воздухе…» [2; т.9, с. 343-344]. Даже добро, дело милосердия становится здесь на службу пороку, действуя «в эти тягостные, туманные дни, как предохранительный клапан в машине» [2; т.9, с. 344].
Но тема греха, тема взаимоотношения добра и зла должны быть сопряжены с поисками ответа на вопросы веры, с поисками высшего смысла бытия. И этими вопросами не могут не тревожить свою душу люди, живущие в тумане греха.
Анисим отвергает веру и объясняет это просто: «Бог, может, и есть, а только веры нет … Да и откуда мне знать, есть Бог или нет?.. Папаша ведь тоже в Бога не верует. Вы как-то сказали, что у Гунторева баранов угнали… Я нашел: это шикаловский мужик украл, а шкурки-то у папаши … Вот вам и вера!.. И старшина тоже не верит в Бога, и писарь тоже, и дьячок тоже. А ежели они ходят в церковь и посты соблюдают, так это для того, чтобы люди про них худо не говорили, и на тот случай, что может, и в самом деле Страшный суд будет».
Подобные рассуждения типичны, и смысл их однозначен: ложь и несправедливость убивают веру. А если что и остается, - то лишь внешняя сторона, видимость да мелкое суеверие, страх наказания, отсутствие опыта подлинной религиозной жизни не позволяет человеку ощутить присутствие Бога в себе самом, то есть услышать голос совести.
Анисим же выступает как своего рода идеолог безверия, обосновывая свою правоту отсутствием справедливости в мире – вся логика преступлений основана именно на этом.
«Родоначальник» греха и безверия в семействе Цыбукиных, старик Григорий, порождает порчу в душе сына, тот поэтому легко идет на нарушение закона, ибо не видит в том нарушения законов справедливости: они для него просто не существуют.
Кульминация повести приходится на преступление АнИсима и суд над ним. Этот суд и жизнь семьи Цыбукиных меняет, теряет силу и власть старик Цыбукин, и, наоборот, все большим влиянием начинает пользоваться Аксинья. Липа (жена Анисима) со своим ребенком становится лишнею и ненужною в этой семье. И поступок Аксиньи по сюжету закономерен. С точки зрения простой человеческой правды, а не только закона, преступление Анисима ничтожно по сравнению с преступлением Аксиньи. Но то преступление ведет его в Сибирь, на каторгу и, вероятнее всего, к смерти. Преступление Аксиньи дает ей богатство и власть – она становится хозяйкой земли, которая по завещанию принадлежала убитому ею мальчику.
Такова беспощадная логика «овражной» жизни, и против нее автор пользуется самым сильным аргументом: показывает ее нравственную несостоятельность. Поэтому главная героиня повести, Липа, как бы выпадает из этой логики, живет вне ее с самого начала.
«Она была худенькая, слабая, бледная, с тонкими, нежными чертами, смуглая от работы на воздухе; грустная, робкая улыбка не сходила у нее с лица, и глаза смотрели по-детски – доверчиво и с любопытством» [2; т. 9, с. 347]. Этот взгляд – важнейшая из немногих конкретных деталей внешнего облика Липы, сообщенных автором. Чехов настойчиво подчеркивает детское начало в душе героини. Формально, «логически» для Липы не закрыт путь, на котором властвует Аксинья, но мы сразу чувствуем, что то не для нее: для этого она слишком чиста и по-детски невинна.
«В то время ученики приступили к Иисусу и сказали: кто больше в Царстве Небесном? Иисус, призвав дитя, поставил его посреди них и сказал: истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Мф. 18, 1-3).
Настойчивое подчеркивание автором «детского» в Липе имеет глубочайший смысл. Она – не от мира сего. То есть: чужая «в овраге».
И действительно, за все время жизни в доме Цыбукиных Липа так и не привыкла к своему новому положению: она ощущает себя кем угодно, но только не хозяйкой, не собственницей. Недаром, лаская своего маленького сына, единственного наследника значительного состояния, она приговаривает, что, когда Никифор вырастет, они вместе пойдут на поденку, что он будет мужиком [2; т.9, с. 364].
Принятие наследства есть и принятие в себя того греха, который в нем, и Липа бессознательно выражает мысль: наследство не наше. Это не наивность, глупость; Липа вне лжи «оврага».
Обстоятельства вопреки воле втягивают Липу в свой роковой круг. Совершается страшнейшее преступление: Аксинья плеснула кипятком на Никифора. «… После этого послышался крик, какого еще никогда не слыхали в Уклееве, и не верилось, что небольшое, слабое существо, как Липа, может кричать так. И на дворе вдруг стало тихо. Аксинья прошла в дом, молча, со своей прежней наивной улыбкой…» [2, т. 9, с. 369].
Нельзя не сказать здесь о Липе как матери. Материнство всегда жертвенно, как истинная любовь. В повести мы видим святость этого всепоглощающего чувства. Младенец Никифор своим рождением вызвал к жизни святую неизъяснимую любовь своей юной матери Липы.
Вот этот младенец-то и есть искупительная жертва за грехи всех взрослых, которых он не успел ни назвать, ни запомнить.
Он умер, но неистребима любовь матери, верующей, что душа ее сына жива [10, 16].
Липа думает, что душа младенца попадает на небо. Она знает, что Бог добр и всемогущ, что Он может, если захочет, вернуть ей мальчика и сделать ее счастливой. Липа слышала о чудесных исцелениях и о воскрешении из мертвых. Это великое чудо, и совершить его может только Бог или святой. И она верит в это чудо и желает его стою силою, с какою может желать ее душа. Вера в добро и правду живет в Липе, всегда живет, и теперь эта вера только усиливается.
Все прежние обстоятельства и ложь «оврага» не убили в Липе светлую веру в правду Небесную. Она не рассуждает, не выводит смысл истины путем логических доказательств, она чувствует все это. Ее цельная, по-детски чистая натура по самой природе своей находится ближе к первоосновам жизни и поэтому способна более непосредственно и полно отразить стремление к истине.
Чуткий душою человек всегда бессознательно, инстинктивно ощущает присутствие в своей жизни Высшего Начала. Именно поэтому Липа и не поколеблена в своей вере тем, что не свершилось лишь возможного (вовсе не обязательного) проявления Божественного всемогущества.
Кроме того, вера христианская содержит в себе духовную уверенность в том, что все совершаемое Творцом есть высшая Правда и Справедливость и совершается только во благо человека.
У Чехова образ Липы – образ матери с младенцем. Здесь – с мертвым младенцем. Есть ли справедливость в столь страшных испытаниях?
Вера не может быть логическим выводом, достигнутым напряжением разума, она должна быть актом свободного волеизъявления, совершенным помимо логических попыток оправдания или обоснования безусловной справедливости.
Содержание повести «В овраге» составляет противопоставление мудрости, данной Христом, то есть веры, и «мудрости мира сего» (I Кор. 3, 19), то есть рассудку. Чехов обличает логику, попавшую в услужение «мудрости мира». Вера утверждалась писателем как несомненная высшая ценность. Способность чистой веры он связывает с детскою чистою душою. Такова Липа.
Завершилось испытание веры. Липа возвращается «в овраг». По законам «мудрости мира сего» Липу изгоняют из дома Цыбукиных, Аксинья «забирает большую силу». Все обращается против Григория Цыбукина – начало всех бед: он голодает по нескольку дней, пребывает в небрежении; жизнь обессмыслилась для него, и он равнодушен к ней.
Липа без ропота приняла все, что выпало на ее долю. С благодарностью она обращена к тому, что есть, не страшится и грядущего. «Будет еще и хорошего, и дурного, всего будет». Возвращаясь после тяжелого дневного труда, она поет ликующую песнь. Близится ночь, время для Липы особое, время, когда душа ее особенно сильно ощущает присутствие Бога в ее жизни. Недаром торжествующее пение ее обращено к небу.
В конце повести Липа подает милостыню старику Цыбукину, кричавшему когда-то со злобою на нищих: «Бог дасьть!» Теперь Бог дает и ему – руками Липы.
«Солнце уже совсем зашло; блеск его погас и вверху на дороге. Становилось темно и прохладно. Липа и Прасковья пошли дальше и долго потом крестились» [2; т. 9, с. 378]. И это крестное знамение единственно и может обозначать, что душа прошла через многие скорби и мытарства земные, сохранив веру непоколебимою.
Значит, в повести «В овраге» А.П. Чехов показал испытание веры, истинной духовности; и испытания эти были ужасными для по-детски чистой души главной героини Липы. Но тот, кто истинно верует, не изменит своей вере, сохранит ее в любых жизненных ситуациях.
Итак, в Разделе 2 нашей работы мы попытались выяснить, как А.П. Чехов разрешает проблему «преступления и наказания» в духовном аспекте.
В рассказе «Убийство» мы видим пути членов одной семьи к своей вере. Когда человек пытается найти в Писании свой особый смысл, и ему начинает казаться, что только он один есть истинный праведник, что влечет за собой гордыню. Чехов нам показывает опасность такого соблазна. гордость – отличительная черта сатаны. «Бог гордым противится, а смиренным дает благодать» [Иакова, 4; 6].
И мы видим, к чему гордость приводит. Приводит к убийству, жестокому, страшному, убийству родного человека. Убийство влечет за собой, конечно же, суд человеческий, каторгу. Но что же в духовном плане? Яков, убийца, теряет всякую веру, прежняя вера ему противна. Новую веру, как кажется ему, он обретает к концу рассказа, ему хочется домой, хочется жить без страданий и даже помогать другим. А.П. Чехов оставляет читателя в неведении. истинная ли эта вера или опять сектантство, ибо «угадать» веру нельзя. И уж если человек истинно верует, живет настоящей духовной жизнью, по Божьим законам, то, чтобы доказать истинность этой веры, Чехов в повести «В овраге» показывает испытание этой веры. Серая, пошлая жизнь, жизнь в грехе приводит часто людей «в овраг». А там грех сгущается, как туман, и заволакивает все и всех. И семейство Цыбукиных погрязло в грехах. У них уже нет веры. А вот у Липы, жены Анисима Цыбукина, вера настоящая, по-детски чистая, которую не пошатнули даже ужасные испытания (смерть сына). А.П. Чехов показывает нам, что христианская вера Липы содержит в себе уверенность, что совершаемое Богом есть высшая Правда и справедливость; это мудрость, данная Христом, это высшая ценность, ценность духовная. Истинно верующий проходит все испытания, не потеряв веры. Повесть «В овраге» стала одним из самых светлых произведений А.П. Чехова.
ВЫВОДЫ
В заключении нашей работы мы можем сказать, что попытались разобраться, во-первых, в духовных исканиях А.П. Чехова. В жизни писатель отличался некой скрытностью, пытаясь оградить свой внутренний мир от посягательств; можно сказать, это был некий «подтекст» характера. Это во многом влияло на личную жизнь писателя, его мироощущение, особенности писательской манеры. Но что парадоксально: эта ограниченность, духовное одиночество не мешали ощущению писателем себя в единстве с миром, ощущению себя как частички мира и, что очень важно, ощущение своей сопричастности не только к хорошему в этом мире, но и плохому. Это касалось духовного единения с людьми (книга «Остров Сахалин»). И такой человек не может быть равнодушным к вопросам веры, истинной духовности. Религиозность Чехова была не формальной, а настоящей, так как человек, живущий по Божьим законам, проявляющий столько милосердия. так болеющий за других (и все это проявляется в его произведениях) не может быть только формально, «внешне» религиозным. И даже отрицание своей религиозности в некоторых высказываниях (что и дало право некоторым исследователям отказывать писателю в ней) не должно нас вводить в заблуждение. Чехов находился в постоянном движении по большому жизненному «полю» между пунктами «нет Бога» и «есть Бог». И герои А.П. Чехова тоже находятся в поиске света истины, даже если они оказались «в овраге». Герои иногда переступают через нравственный духовный запрет и совершают преступление, но для них автор также оставляет возможность выхода из такого положения.
Во-вторых, во второй главе нашей работы, проанализировав рассказ «Убийство», повесть «В овраге» и другие произведения, мы пришли к следующим выводам.
Далее в рассказе «Убийство» Чехов показывает, к каким последствиям приводит человека отступление от веры. Вера может быть дана от Бога, но герои рассказа показаны на пути обретения истинной веры. И Матвей, и Яков проходят через испытание гордынею, признание за собою «особенной праведности». Конечно же, это говорит о недостатке смирения героев, что и приводит к тому, что Яков убивает Матвея, жестоко, беспощадно. В таких страшных условиях Яков теряет веру, оказывается на каторге, в душе его ад. Но Чехов не мог закончить рассказ по-другому. Автор говорит, что Яков на каторге обретает новую веру. Каким путем!? Истинная ли это вера? А.П. Чехов оставляет читателям время для размышления.
А в повести «В овраге» Чехов испытывает веру своей героини Липы, которая попадает «в овраг» греха, где все и всё погрязло в грехе и выхода, кажется, нет никакого. Семейство Цыбукиных давно без веры, и одной из этого семейства (Аксиньей) совершается ужаснейшее преступление: она облила кипятком младенца.
Липа выдерживает испытание, во-первых, потому что она не из мира «оврага», во-вторых, ее вера истинная, не внешняя. И Липа не теряет веру, несмотря на смерть своего сына; несмотря на то, что не случилось возможного и ожидаемого чуда. Она верит, что все, что произошло, случилось по воле Божьей. А все Им совершаемое есть высшая Правда и Справедливость.
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ
1. Библия.
2. Чехов А.П. Собрание сочинений в 12-ти томах. – М., 1985.
3. Булгаков С.Н. Чехов как мыслитель. Публичная лекция//Брега Тавриды. – 1992.- №2.- С.180-199.
4. Долотова Л.М. Мотив и произведение («Рассказ старшего садовника», Убийство»)// В творческой лаборатории Чехова. – М., 1974. – С. 10-20.
5.Дунаев М.М. Православие и русская литература. В 5-ти частях. Ч. IV. – М., 1998. – 576 с.
6. История русской литературы XIX века. Т. 2./ Под ред. Петрова С.М. – М., 1970. – 510 с.
7. Из школьных лет А. Чехова. Сборник воспоминаний. – М., 1962. – 128 с.
8. Кубасов А.В. Проза А.П. Чехова. Искусство стилизации. – Екатеринбург, 1998. – 560 с.
9. Сергиенко Т.С. А.П. Чехов. Биография. – Л., 1963. – 128 с.
10. Чадаева А.Я. Православный Чехов. – М., 2004. – 200 с.
11. Чудаков А.П. «Между «есть Бог» и «нет Бога» лежит целое громадное поле…» // Новый мир. – 1996. - № 6. – С. 36-42.
12. Чуковский К.И. Чехов. – М., 1958. – 95 с.
