[link] [pic]
Я не покину город мой,
Венчанный трауром и славой,
Где каждый камень мостовой —
Свидетель жизни величавой,
Где каждый памятник воспет
Стихом пророческим поэта,
Где Пушкина и Фальконета
Вдвойне бессмертен силуэт.
О, память! Верным ты верна.
Твой водоем на дне колышет
Знамена, лица, имена, —
И мрамор жив, и бронза дышит.
И променять за бытие,
За тишину в глуши бесславной
Тебя, наследие мое,
Мой город великодержавный?
Нет! Это значило б предать
Себя на вечное сиротство,
За чечевицы горсть отдать
Отцовской крови первородство.
1941
Ольга Берггольц
«Ленинградская поэма» (отрывок) [pic]
Да, мы не скроем: в эти дни
мы ели клей, потом ремни;
но, съев похлёбку из ремней,
вставал к станку упрямый мастер,
чтобы точить орудий части,
необходимые войне.
Но он точил, пока рука
могла производить движенья.
И если падал - у станка,
как падает солдат в сраженье.
Июнь — июль 1942
[pic]
Сергей Смирнов
ТАНЯ САВИЧЕВА
(из поэмы "Дневник и сердце")
На берегу Невы,
В музейном зданье,
Хранится
очень скромный
дневничок Его писала
Савичева Таня.
Он
каждого пришедшего
влечет.
Пред ним стоят
сельчане,
горожане,
От старца -
До наивного мальца.
И письменная
сущность содержанья
Ошеломляет
Души и сердца.
Это - всем живущим
в назиданье,
Чтобы каждый
в суть явлений
вник, -
Время
Возвышает
Образ Тани
И ее доподлинный дневник.
Над любыми в мире дневниками
Он восходит,
как звезда,
с руки.
И гласят о жизненном накале
Сорок две
святых
его строки.
В каждом слове -
емкость телеграммы,
Глубь подтекста,
Ключ к людской судьбе,
Свет души, простой и многогранной,
И
почти молчанье
о себе...
Это
смертный приговор
убийцам
В тишине Нюрнбергского суда.
Это - боль, которая клубится.
Это - сердце,
что летит сюда...
Время удлиняет расстоянья
Между всеми нами
и тобой.
Встань пред миром,
Савичева Таня,
Со своей
Немыслимой судьбой!
Пусть
из поколенья в поколенье
Эстафетно
Шествует она,
Пусть живет,
не ведая старенья,
И гласит
Про наши времена!
1973
Ольга Берггольц
Ольга Берггольц
«Ленинградская поэма» (отрывок)
О да - и н а ч е н е м о г л и
ни те бойцы, ни те шофёры,
когда грузовики вели
по озеру в голодный город.
Холодный ровный свет луны,
снега сияют исступлённо,
и со стеклянной вышины
врагу отчётливо видны
внизу идущие колонны.
И воет, воет небосвод,
и свищет воздух, и скрежещет,
под бомбами ломаясь, лёд,
и озеро в воронки плещет.
Но вражеской бомбёжки хуже,
ещё мучительней и злей -
сорокаградусная стужа,
владычащая на земле.
Казалось - солнце не взойдёт.
Навеки ночь в застывших звёздах,
навеки лунный снег, и лёд,
и голубой свистящий воздух.
Казалось, что конец земли...
Но сквозь остывшую планету
на Ленинград машины шли:
он жив ещё. Он рядом где-то.
На Ленинград, на Ленинград!
Там на два дня осталось хлеба,
там матери под тёмным небом
толпой у булочной стоят,
и дрогнут, и молчат, и ждут,
прислушиваются тревожно:
«К заре, сказали, привезут...»
«Гражданочки, держаться можно...»
И было так: на всём ходу
машина задняя осела.
Шофёр вскочил, шофёр на льду.
«Ну, так и есть - мотор заело.
Ремонт на пять минут, пустяк.
Поломка эта - не угроза,
да рук не разогнуть никак:
их на руле свело морозом.
Чуть разогнёшь - опять сведёт.
Стоять? А хлеб? Других дождаться?
А хлеб - две тонны? Он спасёт
шестнадцать тысяч ленинградцев».
И вот - в бензине руки он
смочил, поджёг их от мотора,
и быстро двинулся ремонт
в пылающих руках шофёра.
Вперёд! Как ноют волдыри,
примёрзли к варежкам ладони.
Но он доставит хлеб, пригонит
к хлебопекарне до зари.
Шестнадцать тысяч матерей
пайки получат на заре -
сто двадцать пять блокадных грамм
с огнём и кровью пополам.
Июнь — июль 1942
[pic]
Елена Вечтомова
Блокада прорвана!
Друг, товарищ, там, за Ленинградом,
Ты мой голос слышал, за кольцом,
Дай мне руку! Прорвана блокада.
Сердце к сердцу - посмотри в лицо.
Кровь друзей, взывавшая к отмщенью,
На полотнах полковых знамен.
На века убийцам нет прощенья.
Прорвана блокада. Мы идем!
Мы сегодня снова наступаем,
Никогда не повернем назад...
Мой малыш-сынишка - спит, не зная,
Как сегодня счастлив Ленинград.
1943
[pic]
