Язык и человек.
Каждый из нас познаёт мир: одним познание даётся труднее, другим – полегче; один взрослеет быстрее, другой помедленнее. Но в любом случае никто из нас не обходится без родного языка, без слов и выражений самых простых.
Язык – это целый мир. Родное слово помогает жить.
С доисторических времён человек живёт в обществе. Это вызвало необходимость уметь одному человеку как-то сообщить другому свои мысли, желания, чувства. Так из потребности общения возник язык.
С раннего детства мы познаём мир, сначала только из любопытства, потом и по необходимости, чтобы найти своё место в нём. Одновременно с этим мы овладеваем языком. Он занимает важнейшее место в познании. Чтобы изучить какой-либо предмет или явление, нужно назвать, а потом охарактеризовать его словами. Неумение именовать предметы – это и незнание их. Любая проблема должна быть, прежде всего, сформулирована словами языка. Умение правильно выражать словами свою мысль – дело нелёгкое, но необходимое. Даже в обычном разговоре говорящий должен уметь так выразить мысль, чтобы слушающий понял её соответственно. Плохо выраженная мысль – это не только неумение говорить, но и неумение мыслить.
Язык – часть культуры. Он занимает важнейшее место в человеческой деятельности, позволяя изучать науку и производство, нравы и обычаи, заниматься политикой и искусством.
Выясняя законы окружающего мира, человек неизбежно относит их к себе, пытаясь понять своим умом и выразить своими словами.
История всякого языка отражает не только историю народа, но и важнейшие этапы его культурного развития. Более того, уровень культуры народа во многом определяется степенью развитости языка: наличием письменной формы, богатым словарным запасом, помогающим описать любую сферу человеческой деятельности, наличием различных стилистических форм на все случаи жизни и т. д.
Русский язык обладает всеми этими свойствами и является величайшим богатством нашего народа. Писатели постоянно напоминают нам и своим творчеством, и прямыми высказываниями, что нужно очень бережно обращаться с этим сокровищем. Мы называем свой язык родным, потому что говорим на нём с детства, думаем, мечтаем, на нём говорят наши родственники. Это язык нашей родины, в котором есть и решительное, твёрдое слово «борьба», и мягкое, нежное – «любовь», и доброе, успокаивающее – «сочувствие», тёплое, ласковое – «мама».
В спорах, которые ведутся на протяжении многих столетий о том, насколько могут люди воздействовать на свой родной язык, выделяются две основные точки зрения. Одна из них получила наиболее ясное выражение в 70-80-х годах минувшего столетия у младограмматиков, другая (противоположная) - у тех представителей структуралистической лингвистики, которые занимаются разработкой искусственных языков. Согласно первой концепции (если сформулировать ее в нескольких словах), язык развивается независимо от людей, говорящих на нем, согласно второй - язык почти целиком подвержен «разумному регулированию», так как представляет собой чисто формальную конструкцию, которая может создаваться или разрушаться, как и всякие другие конструкции, изобретенные человеком.
Первая доктрина оказалась уязвимой прежде всего потому, что не учитывала или недостаточно учитывала многообразные виды функционирования языка в обществе, вторая - переносила методы построения искусственных языков на изучение языков естественных, не всегда считаясь с глубоким качественным отличием первых от вторых.
В последнее время, в процессе критики принципа «искусственного регулирования языка», вновь стали возвращаться к первой концепции. «Каждый естественный язык, - говорят сторонники этой новой постановки вопроса,- развивается не по строгим и непротиворечивым логико-математическим программам, а стихийно на протяжении многих столетий, ... испытывая воздействия со стороны разного рода общественных факторов, представляя собой традиционную, полученную в наследство систему со всеми противоречиями, непоследовательностями, "избыточностями", отклонениями от стандартов и т. д. и т. п. Не случайно, что язык очень мало поддается сознательному регулированию и логическому упорядочению» [1].
Целиком соглашаясь со всей первой частью приведенного положения, нельзя признать справедливым конечный вывод - «язык очень мало поддается сознательному регулированию и логическому упорядочению». Разумеется, такие понятия, как «регулирование» и «логическое упорядочение» по отношению к языку не могут осмысляться в плане механики или формальной логики. Но языки в процессе своего естественного развития подвержены (в определенных сферах и в определенных разновидностях) процессам своеобразного регулирования и своеобразного упорядочения.
Неправы ученые, ограничивающие пределы воздействия людей на литературный язык лишь научным стилем изложения. Обычно рассуждают так: наука создается человеком, следовательно, и «ее язык» тоже создается человеком. Хотя в области научного стиля изложения влияние человека действительно ощущается сильнее, чем в области некоторых других стилей языка, трудно согласиться с теми, кто готов превратить научный стиль чуть ли не в особый «искусственный язык науки». Как уже приходилось отмечать, всякий подлинно научный стиль, сохраняя свою специфику, вместе с тем прочно связан с литературным языком, на основе которого он формируется и развивается.
Задача последующих строк заключается в том, чтобы, основываясь на истолковании языка не только как «важнейшего средства общения», но и как «действительной реальности мысли», показать типы воздействия человека на язык, в первую очередь - на литературный язык. Вопроса о причинах языковых изменений я здесь касаться не буду.
Воздействие человека на его родной язык детерминировано прежде всего социальной природой всякого естественного языка. И по этому вопросу в XX столетии отчетливо сформировались две основных концепции социальной природы языка. Согласно одной из них (господствующей), все социальное, что имеется в языке, является результатом действия экстралингвистических факторов, согласно другой - язык социально детерминирован самой своей природой, своими функциями, своим назначением в обществе. Первая концепция представляется неубедительной, вторая - верной и глубокой.
Разумеется, социальная природа разнообразных «институтов», с которыми взаимодействует язык, существенна и для самого языка. Это бесспорно. И в этом плане следует и дальше изучать действие экстралингвистических факторов на язык. Но этого явно недостаточно для осмысления всех особенностей социальной природы языка.
Поясним сказанное двумя элементарными примерами. Отличие разговорной речи от письменной наблюдается во многих языках мира. Само по себе подобное различие стимулируется экстралингвистическими факторами: ситуация, в которой протекает разговорная речь, обычно оказывается иной по сравнению с условиями, способствующими письменному изложению мыслей. Но однажды возникнув, отмеченная дифференциация разговорного и письменного стилей языка начинает характеризовать сам язык, его многоярусную структуру. Поэтому в наше время создаются даже целые книги - «грамматики разговорной речи», отличные от грамматик «вообще», от грамматик общего характера. Сформировавшись на стыке лингвистических и экстралингвистических факторов, различие между разговорным и письменным стилями единого национального языка становится его собственным достоянием. Подобная особенность языка подвижна, она может ослабевать или усиливаться в зависимости от большей или меньшей интенсивности функционирования того или иного конкретного языка.
Второй пример. Профессиональная лексика в любом современном языке обычно возникает под воздействием такого экстралингвистического фактора, как профессиональное членение общества. Но сформировавшись, профессиональная лексика затем делается компонентом самого языка, его внутренним достоянием. Разумеется, общественные профессии могут вновь и вновь напоминать о себе, вызывая к жизни новые специальные наименования. И все же новые слова, если они принимаются языком, выступают уже как элементы лексической системы и тем самым перестают быть экстралингвистическим фактором.
Гегель был глубоко прав, когда подчеркивал, что внешнее не только противоположно внутреннему, но и постоянно взаимодействует с ним. Больше того. Внешнее на одном этапе развития выступает как внутреннее на другом, а внутреннее может предстать как внешнее в процессе движения [4]. Поэтому, в частности, неправомерно сводить социальную природу языка к действию на язык лишь экстралингвистических факторов. Социальная природа языка гораздо богаче и многообразнее. Ее ограничение экстралингвистическими факторами не может не снизить значение самой проблемы социальной природы языка для общей лингвистики.
Нельзя согласиться и с теми исследователями, которые недифференцированно или недостаточно дифференцированно анализируют влияние экстралингвистических факторов на язык.
«Под "формами существования языка"..., - читаем в недавно опубликованном коллективном сборнике, - понимаются функциональные подсистемы одного и того же языка, к числу которых следует отнести диалекты, литературный язык (или языковый стандарт), а также различные типы полудиалекта и обиходно-разговорного языка».
Думается, что здесь выстраиваются в одну шеренгу качественно различные «формы». Обиходно-разговорный язык (в таких случаях лучше говорить о стилях или формах существования языка, чтобы избежать представления об одном языке, как о сочетании разных языков - contradictio in adjecto) может «укладываться» или почти «укладываться» в рамки литературного языка (языкового стандарта), тогда как любой диалект эти рамки обычно разрывает. Еще важнее другое. Для литературного языка понятие нормы с определенного исторического периода становится важнейшим признаком самого литературного языка, между тем диалекты подобного отношения к норме не знают: норма их функционирования в наше время обычно соотносится с нормой литературного языка и «оценивается» по степени отклонения от этой последней. В современную эпоху вряд ли правомерно рассматривать литературный язык в том же ряду, в котором анализируются диалекты. Не менее существенно и другое: степень сознательного отношения к литературному языку в наши дни обычно совсем иная, чем степень сознательного отношения говорящих к тому диалекту, который принят в их обиходе. В этом втором случае сознательность чаще всего равняется нулю.
В наше время литературный язык гораздо чаще противостоит просторечию, жаргонам и т. д., чем собственно диалектам. И это понятно. Как бы ни было отлично просторечие от литературного языка, оба эти понятия все же находятся в одной плоскости, чего сейчас нельзя сказать о диалектах, хотя исторически и они могли «питать» литературный язык. Различие еще ярче обнаруживается диахронически, в эпоху, когда литературный язык мог не существовать вовсе и когда диалект был «сам себе хозяином», конкурируя лишь с другими диалектами.
Затронутый вопрос представляется важным в связи с различным истолкованием социальной природы языка.
