Линии судьбы, или Сундучок Милашевича, в сокращении. Краткое содержание.

Антон Андреевич Лизавин, филолог, кандидатскую диссертацию писал о своих земляках — литераторах 20-х гг. В ходе этих занятий он и увлекся творчеством безвестного, но весьма самобытного писателя Симеона Милашевича.

Один из самых странных рассказов последнего назывался «Откровение». Смысл его таков: в доме у рассказчика проездом появляется бывший университетский однокашник (тонкое лицо с нервным вырезом ноздрей, возбужденный блеск глаз)... При госте имеется сундучок величиной с футляр от швейной машинки «Зингер». Исподволь открывается, что всех троих — Милашевич женат — связывает давняя история. Когда-то заезжий студент подбил юную девушку бежать из родительского дома в Москву, а сам исчез (скорее всего, по нелегальным делам), поручив беглянку заботам приятеля. И вот теперь он вновь встретился с новоиспеченными супругами в городке Столбенец.

Здесь, как и всегда, у Милашевича существен не сюжет, а «укол смешенного чувства» — сухой полумрак, свет керосиновой лампы, — зыбкий воздух повествования. Апология убогого, косного и все же милого прозябания в противовес стремлению изменить и улучшить жизнь, пусть даже что-то разрушив.

Глаза у гостя блестят, он болен, а сундучок где-то ждут, и хозяин сам вызывается его доставить. Похоже, возвращение его сильно затянулось. Оказывается, что в жизни и самого автора, Милашевича (рассказ явно автобиографичен), был арест, причиной которого фигурировал не то чемоданчик, не то сундучок, набитый разной нелегальщиной, а за арестом — высылка.

Впрочем, сведений о Милашевиче почти не осталось. О его жене вообще известно лишь имя. В рассказах мужа присутствие Александры Флегонтовны ощущается через упоминаемые им вышитые салфеточки, наспинные подушечки, масленичные блины и прочие радости провинциального быта. Видимо, примерно тогда стала оформляться «провинциальная философия» Милашевича, основная идея которой — осуществление счастья и гармонии независимо от внешнего устройства жизни.

Куда более отчетливо возникает в его прозе (под разными именами) отяжелевший атлет с курчавой бородой: помещик-социалист Ганшин. Милашевич долгое время жил в его усадьбе: возился в оранжерее, придумывал для ганшинской карамельной фабрики конфетные обертки, фантики.

Когда диссертация была почти готова, Лизавина угораздило найти в архиве сундучок с бумагами Милашевича, вернее, бумажками. Для записей использовалась обратная сторона тех самых фантиков (ввиду дефицита бумаги в революционное время). И вот возня с фантиками стала вытеснять другие научные занятия Лизавина, и стало ему казаться, что ход этой работы и обстоятельства собственной жизни связаны не случайно. Поначалу непонятные и обрывистые, записи однажды составились под его руками в нечаянную связь, как будто в силовом поле времени выстроились линии судьбы.

Оказалось в сундучке и письмо от неизвестного, из содержания которого вычитывалось, что пишет он женщине, с которой двадцать лет назад их связывали сложные любовные отношения. Затем, уже с другой женщиной, этот человек оказался в эмиграции, где был у них мальчик, сын, отосланный на время в Россию, к родителям жены.

В поисках новых материалов Лизавин с Максимом Сиверсом, нечаянным московским гостем, зашел к бывшему однокашнику и увидел там его жену, нервную, ранимую красавицу Зою. Потом случайно подобрал ее на вокзале (чем-то, видимо, смутил ее покой Сивере), ушедшую от мужа в неизвестность, поселил за стеной у старухи-соседки. Потом все случилось с ними без их участия, время растекалось лунным соком, благодарностью и восторгом... Ну вот, теперь мама дождется внуков, думал Лизавин. Но ничего не успел сказать Зое: старуха умерла, и любимая исчезла, пока он хлопотал о похоронах.

Приехал в Москву, а там жена Сиверса дала читать дневник Максима (муж отбывал срок как узник совести). В дневнике было об отце (эсеровское-прошлое, эмиграция, тонкое лицо с нервным вырезом ноздрей, сын от первой жены, не Максим, отправленный в Россию), о Зое и о нем, Лизавине, — что именно он мог бы Зою уберечь.

Попутно выяснялось новое о Милашевиче. Вернувшись после высылки в Столбенец, жену он увидел спустя годы, приехавшую из эмиграции через Петроград в качестве уполномоченного новой власти. К нему ли ехала? Потому что у ее родителей жил ее мальчик, сын. Но осталась с ним, лишившись и голоса и способности двигаться, — хозяйственные подвиги были фантазией мужа. Нарастало чувство, что ворох фантиков — это неявная саморастущая книга, мир, который творил Милашевич, чтобы через удерживание изъятых из времени мгновений сделать мимолетное непреходящим. Точно так же, как удержал он рядом с собой любимую, такую ранимую женщину.

С Зоей Лизавин встретился неожиданно: попал в больницу, а она там санитаркой. И снова не успел сказать главного, как она исчезла. Защемило чувство ошибки, неточности или вины. Вот тот нашел, сумел удержать. А у него, у Лизавина, появилась Люся. Нет любви, но есть жалость, и нежность, и мудрость слепого тела, и ухищренность бедного ума. И внутри ее уже безглазая рыбка тянется во мрак маленькими ищущими губами.

По радио передали: Максим Сивере. Покончил. Теперь не на кого больше надеяться и, может, еще не поздно найти. Может, лишь это чувство связи зовется судьбой. Ты волен ее принять или не принять, но кто-то все равно тебя ждет. Только тебя.

Все русские произведения в сокращении по алфавиту:

А - Б - В - Г - Д - Е - Ж - З - И - К - Л - М - Н - О - П - Р - С - Т - У - Ф - Х - Ц - Ч - Ш - Э - Ю - Я

Писатели, по которым есть произведения в сокращении: