Биография, Ломоносов Михаил Васильевич. Полные и краткие биографии русских писателей и поэтов.

Ломоносов, Михаил Васильевич

— ученый и писатель, действительный член Российской Академии Наук, профессор химии С. — Петербургского университета; родился в дер. Денисовке, Архангельской губ., 8 ноября 1711 г., скончался в С. — Петербурге 4 апреля 1765 года.

В настоящее время многое, казавшееся раньше неясным в жизни Ломоносова (особенно, например, события его детства и юношества до приезда в Петербург), получает новое освещение благодаря документам, опубликованным в связи с празднованием двухсотлетия со дня его рождения; вместе с извлеченным из архивов Академии Наук материалом теперь является возможность дать более полный и, главное, более точный биографический очерк Ломоносова, основанный на документальных данных, а не на анекдотах современников. Точно так же ныне — когда разысканы и разобраны научные рукописи Ломоносова, сохранившиеся в архивах Академии, и напечатаны в выходящем Академическом издании сочинений Ломоносова (представляющем первое, действительно полное собрание всего написанного им); когда труды Ломоносова, профессора химии и ученого, в области естественных наук получили со стороны специалистов такую же подробную оценку, какую мы давно уже имеем для деятельности Ломоносова как филолога, писателя и поэта — мы можем наконец получить более полное представление о громадном значении всего сделанного Ломоносовым как для русского языка, так и для науки вообще.

Отец Ломоносова, Василий Дорофеев Ломоносов, был одним из наиболее зажиточных и предприимчивых поморов начала XVIII столетия, обладавший несомненно выдающеюся наблюдательностью и большим природным умом; по тогдашним достаткам человек он был зажиточный, владевший несколькими судами и землею на Курострове Северной Двины, против гор. Холмогор, у деревни Денисовки. Первый раз он женился на дочери дьякона села Николаевских Матигор, Елене Ивановне Сивковой; от этого брака родился в 1711 году, вероятно 8 ноября, их единственный сын — Михайло Васильев Ломоносов.

Детские годы Ломоносова протекли в обычных условиях жизни детей поморов: до 10 лет он оставался дома, а с этого времени отец стал брать его с собою каждый год на промысел, чтобы с малых лет приучить сына к этому делу. Вместе с отцом он также нередко бывал и жил у родных в Архангельске, где встречал, конечно, немало интересного и поучительного. На промысел Ломоносов ходил до 19 лет и за это время многое видел на Белом и Ледовитом морях. Нельзя не удивляться внимательности, с какою он наблюдал все проявления северной природы, обычаи и образ жизни тамошних жителей, животных, и точности, с какой запоминал все виденное; впоследствии Ломоносов нередко пользовался этими юношескими наблюдениями в своих ученых трудах.

Несомненно, что общее развитие, полученное Ломоносовым в это время, было довольно разносторонним: не говоря уже о собственно промысловом деле, он изучил соляное дело на поморских солеварнях Белого моря, с которых покупал соль для промысла; познакомился и со многими ремеслами на известной в то время Вавчужской верфи, в 10-ти верстах от Курострова, строившей не только торговые, но и военные корабли. В связи с грандиозными явлениями природы, возбуждавшими живейший интерес, вполне естественно, что в Ломоносове проявилось страстное желание изучить те точные науки, которые позволили бы ближе познать сущность этих явлений. Ломоносов рано научился грамоте; успехи его были поразительны, так как по сохранившимся известиям он уже 12 лет читал в приходской церкви псалмы и каноны лучше других, более старых начетчиков. Сперва он имел доступ только к книгам духовным, а потом нашел у соседа Дудина грамматику Смотрицкого и энциклопедию точных наук Магницкого под названием «Арифметика» и быстро усвоил содержание их. Мать Ломоносова умерла, когда он был еще малышом; отец его вскоре женился вторично на Феодоре Михайловне Уской, скончавшейся 14 июня 1724 г. (от этого брака родился сын Иван, о котором никаких сведений не сохранилось), а затем вступил 11 октября того же года в третий брак со вдовою Ириною Семеновой Корельской, от которой он имел дочь Марию. Эта вторая мачеха Ломоносова, вероятно женщина пожилая и сварливая, невзлюбила Михайлу и не упускала случая восстановить против него отца; особенно не нравилось ей пристрастие мальчика к книгам. Этот семейный гнет с течением времени становился все невыносимее; к тому же Ломоносов не мог больше научиться чему-нибудь на родине: хотя в 1723 году в Холмогорах и была открыта Славяно-латинская школа, но поступить в нее он не мог — в школу не принимали крестьян, положенных в подушный оклад. Эти две причины, вероятно, и заставили Ломоносова принять решение покинуть родину и идти туда, где не знали, что он крестьянин. Выбор его естественно пал на Москву, с которой поморы имели оживленные торговые сношения.

Это намерение Ломоносов осуществил в 1730 году. В волостной книге Курострова записано: «1730 года, декабря 7 дня, отпущен Михайло Васильев Ломоносов к Москве и к морю до сентября месяца предбудущего 731 года». Сам Ломоносов говорит о своем уходе так: «В прошлом 1730 году, декабря в 9 числе с позволения онова отца его отбыл он, Ломоносов, в Москву, о чем дан был ему и пашпорт... ис Холмогорской воеводской канцелярии за рукою бывшего тогда воеводы Григория Воробьева». В Москву Ломоносов прибыл в самом начале января 1731 г. и остановился у подьячего Сыскного приказа И. Дутикова; в конце января он подал прошение о поступлении в Славяно-греко-латинскую Академию при Заиконоспасском монастыре. Архимандрит Герман приказал сделать Ломоносову допрос, на котором тот показал, что он — дворянский сын из города Холмогор; удовлетворившись этим, архимандрит принял его в Академию (указом Синода от 7 июня 1728 года было предписано «помещиковых людей и крестьянских детей, также непонятных и злонравных отрешить и впредь таковых не принимать»). Осенью 1731 года Ломоносов не вернулся на родину; по словам земского Куростровской волости, Гурьева, «приказом тогдашнего ревизора Лермантова показан он в бегах, того ради из подушного оклада и выключен. А платеж подушных денег за душу Михайла Ломоносова происходил по смерти отца его, со второй 741 года до второй же 747 года половины, из мирской общей той Куростровской волости от крестьян суммы».

В Академии Ломоносов с большим усердием принялся за латинский язык, в то время — преддверье всех наук: через год он его уже усвоил очень основательно. Но затем Ломоносова постигло разочарование: точных наук, к которым он так стремился, в Академии не преподавалось... Положение его было во всех отношениях очень тяжелым, как из-за бедности (ученики получали на все 3 коп. в день), так и от сознания, что стоило ему возвратиться на родину — и можно было бы жениться и жить безбедно, а малые школьники издевались над двадцатилетним парнем, пришедшим учиться латыни. Вероятно, тяжелое материальное положение заставило Ломоносова в 1734 году предпринять рискованный шаг: в то время потребовался для восточной экспедиции священник, и Ломоносов заявил о своем желании быть таковым. На сделанном ему допросе он показал, что отец его — поп церкви Введения Пресвятыя Богородицы в Холмогорах, при вторичном же допросе в Камер-коллегии, быть может испугавшись сурового наказания за ложное показание, он сказал о себе всю правду и в конце показания выразил желание по-прежнему учиться в Академии... Сколько известно, чистосердечное показание не повредило Ломоносову, и он был оставлен в Академии. В конце этого же года, будучи уже в философии, он по своей просьбе был командирован в Киевскую духовную академию, славившуюся тогда своими учеными силами; но Ломоносов не нашел в Киеве преподавания точных наук и вернулся в 1735 году в Москву. Неизвестно, какие были у него в это время планы для осуществления своего заветного желания сделаться ученым; но тут на помощь ему пришел счастливый случай, давший ему все, что раньше казалось совершенно недосягаемым для крестьянина.

В 1734 году главным командиром Академии Наук в Петербурге был назначен барон Корф. По мысли Петра Великого Академия должна была преследовать одновременно и научные и учебные цели, и при ней были учреждены гимназия и университет; для пополнения этих учебных заведений бар. Корф обратился 13 мая 1735 г. в Сенат с ходатайством выбрать из монастырей, гимназий и школ России достойных учеников, достаточно подготовленных к слушанию лекций профессоров, Сенат изготовил соответствующий указ, и ректору Заиконоспасской Академии было предписано послать в Петербург 20 учеников, в науках достойных. Их набралось однако только 12, и среди них был и Михайло Ломоносов; они прибыли в столицу в день нового 1736 года и были зачислены студентами университета: с этого дня жизнь и деятельность Ломоносова до самой смерти неразрывно связаны с Академией Наук.

Между тем судьба готовила Ломоносову новую неожиданность. Для Сибирской экспедиции потребовался химик, знакомый с металлургией и горным делом. В Академии в то время такового не было; поэтому решили послать за границу, во Фрейберг, к саксонскому металлургу Генкелю, трех студентов для обучения химии и металлургии. Выбор пал на москвичей Ломоносова и Виноградова и на сына горного советника Рейзера; им дали хорошее содержание (1200 руб. в год на всех) и строгую инструкцию. 19 сентября 1736 года вышел корабль с нашими студентами из Петербурга, а в Травемюнде пришел только 16 октября; затем через Любек, Гамбург, Минден и Кассель Ломоносов, Виноградов и Рейзер направились в Марбург, где они должны были изучить немецкий язык, философию, математику, физику, химию и механику у проф. Хр. Вольфа, состоявшего членом С. — Петербургской Академии Наук. Ломоносов сейчас же принялся за эти науки и новые языки и основательно познакомился с ними за два с половиной года, проведенные им в Марбурге; до нас дошли похвальные отзывы, данные Ломоносову Вольфом и Дуйзингом, преподававшим химию. После суровой строгости духовной академии и Петербургского университета, наши молодые люди очутились в свободной атмосфере немецкого университета, среди веселой молодежи; в их распоряжении были значительные суммы денег; вполне естественно, что при таких условиях проявилась дикость нравов и невоспитанность, инструкция была забыта, и кутежи стали порядком дня. Ломоносов со своими товарищами стали делать долги, и к июлю 1739 г., когда пришло время покинуть Марбург, чтобы ехать в Саксонию, во Фрейбург, долгов оказалось до 1936 талеров, т. е. около 10000 руб. на теперешние деньги. С кредиторами пришлось расплачиваться самому Вольфу, пока Академия Наук не прислала ему денег; от барона Корфа была дана новая инструкция, гораздо более строгая; годовое содержание каждого студента было доведено до 150 руб. вместо прежних 400 руб., деньги эти должен был хранить у себя берграт Генкель и объявить по всему городу, что Академия не будет платить по долгам, которые сделают студенты.

Во Фрейбурге занятия металлургией и горным делом сперва шли гладко под руководством Генкеля — в то время очень известного металлурга; но затем между Ломоносовым и им произошел ряд столкновений, кончившийся тем, что Ломоносов оставил в мае 1740 года Фрейберг, возвратился в Марбург и женился там 6 июня на дочери церковного старшины Елизавете Цильх. Об этом браке никому не было известно, так что в течение нескольких лет все считали Ломоносова холостым. Недолго продолжалась однако тихая супружеская жизнь: предстояло возвращение в Россию. После неудавшейся попытки вернуться в Петербург через Амстердам, Ломоносов на возвратном пути в Марбург был завербован в Прусский гусарский полк, стоявший в крепости Везель; отсюда через несколько недель ему удалось убежать и после разных приключений возвратиться в Марбург, где он и провел зиму, а весною, согласно полученному от Академии предписанию, один, без жены, через Любек направился на родину.

8 июня 1741 года Ломоносов прибыл в Петербург, не выполнив всех возложенных на него Академией обязательств. Он, по-видимому, не подвергся каким-либо взысканиям за это; ему отвели две комнаты в академическом доме по Второй Линии Васильевского Острова, за Средним Проспектом, где тогда помещался между Первой и Второй Линиями академический огород и ботанический сад (ныне здесь находится Римско-католическая Духовная Академия). Ломоносов представил в Академию образчики своих знаний — две диссертации; несколько месяцев у него не было определенных занятий, пока наконец, по прошению, где он указывал, что вполне может обучать студентов и сочинять новые книги, Ломоносова не произвели 8 января 1742 года адъюнктом Академии по физическому классу с жалованьем в 360 руб. в год, считая в то число квартиру, дрова и свечи.

Происшедший незадолго перед тем дворцовый переворот возвел на престол дочь Петра Великого, Елисавету; общее враждебное отношение к немцам коснулось и Академии Наук, в то время состоявшей почти исключительно из иностранцев, и им многие воспользовались для обвинения немецкого правителя канцелярии, Шумахера, в присвоении казенных денег, незаконном распоряжении всеми делами Академии и т. д. В этих обвинениях Ломоносов не принимал участия, но общее настроение отразилось и на нем и привело к длинному ряду скандалов, учиненных в пьяном виде; до апреля следующего 1743 года мы находим постоянно жалобы академиков на Ломоносова, обращенные в следственную комиссию (назначенную для выяснения виновности Шумахера), где он обвинялся в прерывании заседаний конференции непристойными выходками, в оскорблениях членов ее, в бесчинствах в Географическом департаменте. Комиссия несколько раз вызывала Ломоносова к допросу и затем постановила, 28 мая 1743 года, арестовать его и содержать под караулом. В таком состоянии, без денег (за неимением таковых в Академии жалованья не выдавали) оставался Ломоносов до 18 января 1744 г., когда последовал указ: «адъюнкта Ломоносова для довольного его обучения от наказания освободить, а в объявленных, учиненных им продерзостях у профессоров просить ему прощения, а что он такие непристойные проступки учинил в комиссии и в конференции, яко в судебных местах, за то давать ему, Ломоносову, жалованья год по нынешнему окладу его половинное». Извинение перед конференцией было принесено Ломоносовым 27 января, а в июне, по Высочайшему повелению, было восстановлено и жалованье в прежнем размере. Наследием этого бурного времени остались четыре дела, возбужденных против Ломоносова «в бою и бесчестии»: от 1741 года за No 273 комиссаром М. Камером; от 1742 года за No 363 бухгалтером С. Прейсером, за No 364 садовником Штурмом и женою солдата Павлова, Прасковьей Васильевой. Эти дела оставались много лет без движения и были в производстве еще в 1781 и 1783 годах, когда Ломоносова давно уже не было в живых.

В 1742—1744 годах Ломоносов дал свои первые литературные произведения, очень понравившиеся при Дворе и обратившие на себя внимание читающей публики; он также принимал участие, по мере возможности, и в университетском преподавании и не переставал работать над своими научными диссертациями, особенно во время ареста. Еще в Марбурге он начал разрабатывать способы приложения математики к химии и физике; этим вопросом он теперь и занялся и пришел к очень интересным результатам, о которых я скажу во второй части этого очерка. К этому времени за Ломоносовым также уже вполне прочно установилась репутация поэта, и его оды, сочинявшиеся при всяких торжественных случаях, доставили ему известность при Дворе. К этому периоду времени относят обыкновенно и приезд жены Ломоносова из Марбурга в Петербург; я считаю однако вероятным, что произошло это позже, приблизительно в 1746 году. Никаких данных на этот счет до сих пор разыскать не удалось.

По возвращении в начале 1745 года Императорского двора в Петербург из Москвы Ломоносов подал на Высочайшее имя (в то время в Академии президента не было) прошение о производстве его профессором химии, где напоминал об обещании сделать его профессором по возвращении из-за границы, указывал на полученное им там образование и на свои труды за последние два года. По рассмотрении этой челобитной академическое собрание постановило предложить Ломоносову написать диссертацию по металлургии; это было последним выполнено очень скоро, и по одобрении сочинения «о светлости металлов» Академия представила в Сенат о назначении его профессором. 25 июля 1745 года последовал Высочайший указ о назначении Ломоносова профессором: с этого времени он становится полноправным членом Академии, первым русским академиком, и в качестве такового принял участие первый раз в заседании конференции 12 августа. Материальное положение Ломоносова улучшилось от производства профессором: оклад жалованья повысился до 660 руб., но денежные заботы не переставали тревожить его, как это видно по постоянным просьбам о выдаче жалованья вперед и тяжбам по векселям. К тому же ему вместе с адъюнктом Миллером в качестве поручителей пришлось уплатить 715 рублей за предшественника Ломоносова, профессора Гмелина, уехавшего в отпуск за границу и не возвратившегося оттуда; впоследствии Гмелин вернул эти деньги. В 1747 году Ломоносову была дана в том же доме, где он жил, большая квартира, занимавшая почти весь дом. Также выиграла от нового положения Ломоносова и ученая его деятельность, и кроме диссертаций в 1745—1746 годах он перевел «Экспериментальную физику» Вольфа, отпечатанную в 1746 году и быстро разошедшуюся. Перевод посвящен графу М. Л. Воронцову, высоко ценившему Ломоносова, и имел большое значение в истории распространения просвещения в России, так как Ломоносову приходилось для него приискивать не существовавшие раньше в русском языке научные слова. Эти выражения и термины вполне вошли в научный обиход, так что Ломоносов является творцом основ нашего научного языка. Сделавшись профессором, Ломоносов начал, по мере возможности, осуществлять свои мысли о возможно широком распространении просвещения в России. В силу сенатского указа от 17 октября 1745 г. о печатании перевода физики, где также предписывалось Ломоносову читать лекции по физике на русском языке, он 20 июня 1746 года, после продолжительных и тщательных приготовлений, приступил к ним. Первая лекция прошла очень торжественно, в присутствии многих почетных слушателей и президента Академии, тогда недавно назначенного 18-летнего графа К. Г. Разумовского. Лекции читались по вторникам и пятницам от 3 до 5 час. пополудни до 1 июля, затем прекратились по случаю отъезда президента из Петербурга и возобновились в средине августа. Это были первые публичные лекции на русском языке; лекции в университете читались по-латыни, и главною целью академической гимназии была подготовка слушателей к пониманию этих лекций.

Интересными представляются также воззрения Ломоносова на университет и на постановку преподавания в нем, высказанные в 1748 году при рассмотрении проекта нового устава Академии. Он полагал, что университет должен иметь три факультета: юридический, медицинский и философский; «не худо, чтобы университет и Академия имели какие-нибудь вольности, а особливо, чтобы они были освобождены от полицейских должностей». Студенты первого класса ходят на все лекции, чтобы иметь понятие о всех науках и чтоб всякий сам мог видеть, к чему он имеет склонность; второго класса — только на избранные ими науки, третьего — определены к одному профессору, под руководством которого делаются специалистами по данной науке.

Литературная деятельность Ломоносова 1747—1748 годов шла обычным ходом: дни тезоименитства, рождения государыни нередко отмечались его одами, а иллюминации — стихотворными надписями. Ода в день восшествия на престол, поднесенная императрице гр. Разумовским, так понравилась Елисавете, что она пожаловала Ломоносову 2000 руб. (25 ноября 1748 г.). В этом же году появилось его «Краткое руководство к красноречию», долгое время служившее прообразом для учебников риторики. В области своей профессии Ломоносов тоже сделал немало; наиболее важной работой является «Теория упругой силы воздуха», о которой речь будет дальше. В 1747 году Л. Эйлер, знаменитый математик, с которым Ломоносов находился в дружеской переписке, известил его о конкурсе на премию, устраиваемом Берлинской Академией Наук, на тему о составе и рождении селитры. Ломоносов принял участие в конкурсе и написал диссертацию, хотя обилие других дел — оборудование лаборатории, о которой я сейчас скажу, рождение дочери (Елены Михайловны, единственной из оставшихся в живых детей Ломоносова) сильно мешали ему, и работа его едва поспела в Берлин к сроку (1 апреля 1749 г.). Она не была удостоена премии.

Главным и очень важным в истории развития химических знаний в России моментом деятельности Ломоносова этого периода является устройство химической лаборатории. Давно уже добивался он этого: первое представление о необходимости учреждения химической лаборатории подано было еще в 1742 году, а затем прошения об этом возобновлялись им почти каждый год, но все без успеха — все ходатайства отклонялись за отсутствием денег. Особенно подробно мотивировано было ходатайство, поданное в 1745 г., сперва в Академию, а потом, за подписью многих академиков, — в Сенат. На этот раз дело увенчалось успехом, и 1 июля 1746 г. последовал именной указ о постройке лаборатории на счет Кабинета Ее Величества. Однако только через два года, осенью 1748 г., лаборатория была действительно выстроена подрядчиком М. Горбуновым, под наблюдением Ломоносова, за 1344 рубля. Эта первая русская химическая научная лаборатория помещалась в отдельном каменном строении между Первой и Второй Линиями Васильевского Острова, рядом с домом, где жил Ломоносов. Размеры ее, как видно из сохранившихся описания, планов и рисунков ее, были очень незначительны: длина 61/2 саж., ширина 5 саж., высота 7 арш. В главном сводчатом помещении ее был посредине устроен очаг с широким дымоходом для дыма и вредных газов; кроме того, были две маленькие комнаты, в одной из которых читались студентам лекции, стояли весы и записывались результаты опытов, а в другой была кладовая для посуды и материалов. Общая стоимость всей лаборатории доходила до 2000 руб., т. е. на теперешние деньги около 12000 руб. С 1749 года при ней была учреждена должность лаборанта, по тогдашнему определению — человека, который с огнем обходиться умеет: с этого времени Ломоносов мог заняться в полном объеме своей специальностью — химией. Постройкой химической лаборатории заканчивается первый период научной деятельности Ломоносова — период, посвященный главным образом теоретическим исследованиям по физике, и начинается второй — химический период его работ. Первые исследования, им предпринятые, касались производства мозаичных картин, о которых я скажу здесь более подробно, чтобы потом не возвращаться к этой стороне деятельности Ломоносова.

По мысли Ломоносова мозаичные картины должны были складываться из кусочков разноцветных стекол. На пути были неисчислимые трудности: надо было научиться готовить цветные стекла всех возможных оттенков, потом шлифовать куски их и при помощи особого цемента складывать в картины. С 1749 г. Ломоносов начинает разрабатывать первую часть. Он весь поглощен опытами производства цветных стекол; как видно по сохранившемуся журналу их, каждый опыт делался точно — с записыванием веса взятых составных частей, способа работы и цвета полученного стекла. Эта часть работы была закончена к 1751 году: в результате более 2200 опытов, явилась возможность иметь стекла любого цвета, непрозрачные; из них уже нетрудно было составлять картины. Первой картиной, работы самого Ломоносова, был образ Богоматери, на который пошло более 4000 кусков стекла, поднесенный 4 сентября 1752 года Елисавете. Воодушевленный успехом, Ломоносов представил вскоре проект учреждения мозаичной фабрики, а затем — стеклянного завода, для которого просил дать ему не далее 150 верст от Петербурга поместье с лесом и не менее 200 душ крестьян. Сенат отнесся благосклонно к устройству стеклянного завода и постановил разрешить устройство его Ломоносову с пособием от казны и привилегией на 30 лет. Оставался вопрос о поместье, что зависело только от государыни. Ломоносов возлагал большие надежды на свою известность при Дворе и на покровительство И. И. Шувалова, с которым он был в то время в близких отношениях: с этой целью он и написал в декабре 1752 года Шувалову известное письмо в стихах о пользе стекла. Время шло; согласно указу Сената, Ломоносов должен был к июню 1753 года представить ведомость о состоянии фабрики, а поместья для ее устройства у него еще не было. Поэтому Ломоносов 23 февраля уехал в Москву, где в то время находился Двор, чтобы лично просить о пожаловании какого-нибудь села. Его просьбы имели успех, и Именным Высочайшим повелением от 15 марта 1753 г. он получил для стеклянного завода в Копорском уезде С. — Петербургской губ. деревни: от мызы Коважской — Шишкину, Калищи, Усть-Рудицы; от мызы Горья Валдай (ныне Коровалдай) — дер. Перекули и Липовую, всего 211 душ крестьян и около 9000 десятин земли, выходившей на море.

Летом этого же года Ломоносов приступил к постройке стеклянного завода в Усть-Рудицах, который и был закончен в 1754 году. В благодарность за разрешение устройства завода Ломоносов поднес в 1756 году Сенату портрет Петра Великого, и сейчас находящийся в Сенате. После весьма хорошего отзыва, данного Академией Художеств о его мозаичных картинах, Ломоносов внес в Сенат предложение украсить такими картинами монумент Петра Великого в Петропавловском Соборе. Сенат одобрил эту мысль и проект, представленный 1 апреля 1758 года. Но затем дело это затянулось и утверждение проекта последовало лишь в 1760 году, причем смета на мозаичную работу была составлена Ломоносовым в сумме 80764 руб. В июне 1761 г. он получил 6000 руб. и затем ежегодно получал по 13460 руб. Ломоносов принялся с большой энергией за любимое дело, выстроил на своей земле по Мойке (полученной в 1756 году) 10 каменных покоев для мастеров и большую мозаичную мастерскую. Первой из восьми картин, предназначавшихся для памятника Петра Великого, была Полтавская баталия, оконченная во второй половине 1764 г. Размеры ее громадны: около 3 саж. в ширину, 2 саж. и 1/2 арш. в вышину; для нее была отлита плоская медная сковорода весом 80 пудов, укрепленная железными полосами, весившими более 50 пуд. Вся картина помещалась на бревенчатой машине, так что ее можно было поворачивать во все стороны. Обыкновенно считают ее воспроизведением картины П. Д. Мартэна-младшего, но это неверно: между обеими картинами нет никакого сходства. «Полтавская баталия» составлена самим Ломоносовым по картинам разных художников, а изображения Петра, Шереметева, Меньшикова и др. сделаны по лучшим современным портретам. В настоящее время этот драгоценный образчик русского мозаичного искусства, после многих превратностей, реставрирован и находится в музее Общества поощрения художеств (СПб., Морская, 40). После смерти Ломоносова мозаичная мастерская была вскоре выведена из его дома и передана в заведование И. И. Бецкого; в ней делались еще некоторые образа, но после ухода лучших мастеров Ломоносова — его шурина И. Цильха и Вас. Матвеева — деятельность ее совершенно прекратилась. В настоящее время известно до 12 мозаичных произведений, сделанных самим Ломоносовым или под его руководством, и 4 произведения, в которых авторство Ломоносова не могло быть документально установлено; по всей вероятности, число мозаичных произведений его мастерской было больше.

Усиленная химическая деятельность Ломоносова в этот период сказалась вообще на его занятиях: он открыл курс лекций по химии и произнес первый раз в публичном собрании Академии Наук ученую речь на русском языке, 6 сентября 1751 года — «Слово о пользе химии», показывающее, как ясно представлял он себе сущность химии и условия, необходимые для ее развития. О ней речь будет в отделе, посвященном химическим трудам его. Там же я скажу и о лекциях физической химии, читанных Ломоносовым с конца 1751 по май 1753 года; подобные курсы стали читаться в Западной Европе и затем в наших университетах лишь в последней четверти XIX столетия. Вообще почти все свое время, свободное от других занятий, между 1751 и 1756 годом, Ломоносов проводит в своей лаборатории над физико-химическими опытами, очень важными в истории химии.

В 1752 году, когда в России узнали об исследованиях В. Франклина над электричеством, изучением атмосферного электричества усиленно занялся друг Ломоносова, академик Рихман. Он устроил у себя в доме громовую машину, которая состояла из укрепленного на крыше изолированного железного шеста, соединенного с изолированной проволокой, проведенной в комнату; к концу проволоки была подвешена железная линейка, а к верхнему концу последней — шелковая нить; когда проволока была наэлектризована, то шелковая нить отходила от линейки и показывала тем присутствие электричества. Такую же машину устроил на своем доме и Ломоносов, и в 1753 году летом неоднократно делал опыты во время гроз. 26 июля 1753 года Рихман был убит молнией, ударившей в железный шест машины; Ломоносов в тот момент делал опыты на своей машине и лишь по счастливой случайности избег смерти: между домом Рихмана, жившего тоже на Васильевском Острове, на углу Пятой Линии и Большого Проспекта, и квартирой Ломоносова на Второй Линии расстояние по прямой линии не больше 350 саж. Все это событие прекрасно описано Ломоносовым в письме к И. И. Шувалову и возбудило огромный интерес далеко за пределами России. Из-за смерти Рихмана публичный акт Академии был отложен и перенесен на 25 ноября, и Шумахер и другие недруги Ломоносова делали все возможное, чтобы помешать Ломоносову произнести на нем написанное им «Слово о явлениях воздушных, от Електрической силы происходящих». Тем не менее, при помощи И. И. Шувалова, Ломоносову удалось победить оппозицию и сказать свою речь. В ней Ломоносов приходит к тому заключению, что грозовые тучи образуются, когда нижний слой воздуха, богатый водяным паром, от солнечной теплоты поднимается в верхние слои атмосферы, т. е. при вертикальных воздушных течениях; при опускании же верхнего тяжелого воздуха вниз наблюдаются северные сияния, которые он совершенно правильно считал также явлениями электрического характера. Электричеством Ломоносов занимался и в последующие годы и начал писать несколько диссертаций, оставшихся неоконченными; из них наибольший интерес представляла работа «Испытание причин северных сияний», для которой он приготовил массу рисунков; из них 48 были награвированы на медных досках, сохранившихся до настоящего времени: эти рисунки поражают тщательностью своей отделки.

Метеорология, к которой можно отнести и слово об Електрических воздушных явлениях, вообще сильно интересовала Ломоносова. Так, в феврале 1754 года он писал Эйлеру, что устраивает у себя в имении самопишущую метеорологическую обсерваторию; в том же году он сделал конференции сообщение об изобретенной им машинке: при помощи крыльев, приводимых в движение часовой пружиной, она должна была поднимать самопишущие приборы для исследования верхних слоев атмосферы. Она, однако, при опыте не полетела, и исследование высших слоев атмосферы при помощи баллонов-зондов и самопишущих приборов было осуществлено лишь в самом конце XIX столетия и, как предполагал Ломоносов, очень расширило наши сведения об атмосфере земли.

Ознакомившись с главными моментами научной стороны деятельности Ломоносова за 1749—1756 годы, перейдем к другим сторонам этой деятельности за это же время. В первый раз после долгого перерыва в 1749 году должна была состояться публичная ассамблея Академии Наук, т. е. торжественное собрание. Для него требовались ораторы, но среди академиков по разным причинам нашлись только двое, способных быть таковыми: Ломоносов и историк Миллер. Оба они и выступили в ассамблее 25 ноября, причем Ломоносов произнес «Похвальное Слово» императрице Елисавете. Он обладал внушительной наружностью, громким голосом, говорил хорошо и выразительно; слово произвело большое впечатление и было с большим удовольствием принято при Дворе. Возможно, что именно за него Ломоносов получил 27 августа 1750 года какую-то монаршую милость, за которую благодарил императрицу одой. Затем Ломоносов выступал несколько раз на торжественных собраниях Академии с похвальными словами; лучшим из них является похвальное слово Петру Великому, произнесенное 26 апреля 1755 г., проникнутое искренним чувством и сказанное с большим подъемом: Ломоносов считал Петра гениальнейшим государем, поборником народного просвещения. Такое же отношение к Петру видно и в других произведениях Ломоносова.

В 1750 и следующем году Ломоносов написал для русского придворного театра две трагедии: «Тамира и Селим» (сочинена в один месяц, во исполнение Высочайшего Именного указа от 29 сентября 1750) и «Демофонт»; особого успеха эти трагедии не имели. В это же время Ломоносов выпустил первое собрание своих сочинений, исключительно литературных. Четыре года спустя, он закончил многолетний обширный труд — российскую грамматику, посвященную великому князю Павлу Петровичу и напечатанную в 1757 г.

Награжденный 1 марта 1751 г. чином коллежского советника, Ломоносов стал получать содержание в 1200 руб.; этим, вероятно, он был обязан стараниям своего покровителя — И. И. Шувалова, в это время занимавшегося стихотворством под его руководством. Влияние Шувалова было, однако, не всегда благотворно для Ломоносова, как видно по переписке их: подобно всем современникам, Шувалов не понимал значения научных работ Ломоносова и постоянно побуждал того оставить их и заняться более важными (с точки зрения Шувалова) делами — литературой и историей, написанной стилем Ломоносова. Последний действительно принялся за сочинение русской истории, но Шувалов постоянно считал, что работа идет слишком медленно, и не пропускал случая справиться о состоянии истории. Вообще с 1748 г. Ломоносов принимал участие в учрежденном при Академии Историческом Собрании, где давал отзывы о разных исторических сочинениях и диссертациях. Здесь у него постоянно происходили столкновения с историографом Российского Государства, академиком Миллером, который был беспристрастным историком и заботился только об исторической правде; Ломоносов же считал, что иностранцы не должны писать что-либо предосудительное для России, и ставил на первое место литературную обработку исторических данных. Это порождало между ними нередко пререкания личного характера, Ломоносов иногда отказывался подписывать протоколы конференции, составленные тем же Миллером, а в 1750 году даже возбудил дело об оскорблении его Миллером. Дело это осталось без движения и было прекращено производством в 1781 году.

Все такие занятия, а также заботы о заводах, требовавших больших расходов, с течением времени стали оттеснять предмет профессии Ломоносова — химию — на второй план: мы видим как бы утомление ею, у него нет уже той энергии, с которой он принялся за опыты несколько лет назад. Вероятно, сам Ломоносов сознавал это и заявил в заседании конференции 18 августа 1754 года — когда давал хороший отзыв о присланной на премию химической диссертации — что автор ее, если бы приехал в Россию, мог бы сделаться профессором химии; сам же он вследствие других дел не может более заниматься ею. Премия была, однако, присуждена другому конкуренту, и этого последнего, У. Сальхова, по-видимому без ведома Ломоносова, пригласили профессором химии в конце 1755 г.

Столкновения, подобные упомянутым выше с Миллером, с течением времени случаются у Ломоносова все чаще и чаще. Причину их надо, вероятно, искать в том, что по мере приближения старости у Ломоносова все сильнее стало проявляться сознание собственных, безусловно огромных, заслуг, и отсюда высокое мнение о самом себе; нельзя также оставлять без внимания и успехи его при Дворе, выразившиеся как благосклонным принятием его торжественных од, так и пожалованием наград и поместья. Особенно последнее событие не могло остаться без влияния на него: числившийся еще до 1748 года крестьянином в бегах, Ломоносов в 1753 году владел уже огромным поместьем с 211 душ крестьян. Острые пререкания возникали у Ломоносова как с товарищами академиками — не только немцами, но и русскими, — так и с общим неприятелем профессоров, Академической канцелярией, в которой все дела вершили И. Шумахер и его зять Тауберт; фактически, за очень частым отсутствием президента из Петербурга, они, как и прежде, имели в своих руках все управление Академией. Из всех дошедших до нас документов несомненно, что Ломоносов вел свою борьбу отнюдь не против немцев вообще, как это нередко утверждается, но с теми, в ком он видел препятствия к распространению просвещения в России, или кто не работал в Академии на пользу России. В самом конце 1754 года Ломоносов, по-видимому, сознавая невозможность одному сделать что-нибудь для улучшения Академии, просил И. И. Шувалова дать ему высшую должность в Академии для пресечения коварных предприятий, а если это невозможно, то о переводе его в другое учреждение, «дабы или все сказали: камень, его же небрегоша зиждущий, сей бысть во главу угла, от Господа бысть сей; или бы в мое отбытие из Академии ясно сказалось, чего она лишилась, потеряв такого человека, которой через толь много лет украшал оную и всегда с гонителями наук боролся, несмотря на свои опасности».

В начале 1755 года, по случаю выработки нового устава Академии, Ломоносов заготовил длинное мнение об исправлении Академии, где, между прочим, восставал против запрещения учиться положенным в подушный оклад: «будто бы сорок алтын толь великая и казне тяжелая была сумма, которой жаль потерять на приобретение ученого природного россиянина и лучше выписывать. Довольно б и того выключения, чтобы не примать детей холопских». Но до рассмотрения этого мнения дело не дошло: в одном из первых заседаний комиссии Ломоносов так крепко поссорился с Тепловым (домашним учителем гр. Разумовского, которого последний сделал адъюнктом и которому оказывал полное доверие) из-за вопроса об учреждении должности вице-президента, что заседаний комиссии более не происходило, а президент, по сообщении ему Тепловым о происшедшем, хотел сделать Ломоносову строгий письменный выговор. Это страшно обидело Ломоносова, и он поспешил написать Шувалову письмо с выражением своего негодования и просьбами избавить его от поношения и неправедного поругания и от ига Шумахера, которого он считал вдохновителем Теплова. Письмо возымело действие и выговор был уничтожен; Ломоносов же написал еще длинную записку, где приводил характерные слова Шумахера: «я великую ошибку в политике своей сделал, что допустил Ломоносова в профессора» и Тауберта: «разве нам десять Ломоносовых надобно? и один нам в тягость». Далее Ломоносов считал необходимым не допускать властвовать над науками людей малоученых, не давать власти чужестранцам, недоброжелательным к ученым россиянам, и предлагал учредить должность вице-президента, которую, как видно из писем к Шувалову, Ломоносов предназначал для самого себя. Постоянные жалобы на непорядки Академической канцелярии и на отношения Шумахера к академикам, подававшиеся Ломоносовым и другими профессорами, привели к тому, что 1 марта 1757 года президент Академии, при отъезде своем в Малороссию в качестве гетмана Запорожских войск, распорядился, чтобы Ломоносов присутствовал в канцелярии и подписывал все дела. Шумахер и Тауберт, по-видимому, несколько побаивались нового советника канцелярии, но деятельность канцелярии от этого мало изменилась: Ломоносов неукоснительно требовал того, что считал правильным, и не терпел противоречий, но самому ему прибавилось много работы, так как он старался подробно вникать во все дела.

В своих непрерывных заботах о распространении просвещения в России Ломоносов не раз указывал Шувалову, что необходимо основать университет в Москве, и изложил в одном из писем к нему свое мнение об учреждении этого университета: 1) главное, чтобы план университета служил на будущие годы, поэтому в плане надо назначить достаточное число профессоров и студентов, а если в первое время и не будет комплекта, то излишек сумм можно употребить на библиотеку; 2) в трех факультетах профессоров должно быть не меньше 12, по три на юридическом и медицинском и 6 на философском; 3) при университете должна быть гимназия. Вероятно, подробный проект университета, представленный вскоре в Сенат И. И. Шуваловым, был составлен Ломоносовым. Как известно, университет был учрежден 12 января 1755 года, в Татьянин день: Шувалов поднес новый университет в дар своей матери Татьяне, в день ее ангела. По-видимому, Ломоносов потом не принимал большого участия в разработке устава университета вследствие неладов с первым куратором его, Блюментростом. При университете была основана и типография, и одною из первых книг, вышедших из нее, было полное собрание сочинений Ломоносова, отпечатанное по распоряжению И. И. Шувалова в 1757 году; к собранию сочинений приложен и портрет Ломоносова с подписью, составленной, как утверждают некоторые, Шуваловым.

Всеподданнейший доклад Синода 1757 года содержал в себе жалобы на Ломоносова по поводу его стихотворной шутки «Гимн бороде»: «пашквилянт, под видом яко бы на раскольников, крайне скверные и совести и честности христианской противные ругательства генерально на всех персон, как прежде имевших, так и ныне имеющих бороды, написал... и не удовольствуясь тем, еще опосле того вскоре таковой же другой пашквиль в народ издал, в коем, между многими уже явными духовному чину ругательствы, безразумных козлят далеко почтеннейшими, нежели попов, ставит»; в конце жалобы была просьба императрице сжечь эти пашквили, впредь то чинить запретить, означенного Ломоносова для надлежащего в том увещания и исправления в Синод отослать. Эта жалоба не имела последствий для Ломоносова, но вызвала появление множества сатир, эпиграмм и писем, в которых литературные враги ставили ему в упрек невоздержанность к вину.

Летом этого же года закончился постройкой собственный дом Ломоносова: 15 июня 1756 года он получил бесплатно во владение шесть погорелых мест в Адмиралтейской части с тем, чтобы в течение пяти лет построить на них каменный дом. Эти места находились на правом берегу Мойки, недалеко от нынешнего пешеходного Почтамтского моста; на них Ломоносов выстроил довольно большой каменный дом с лабораторией и затем мозаичную мастерскую и помещения для мозаичных мастеров, о которых я говорил выше. Тот казенный дом, в котором он помещался до лета 1757 года, было постановлено отвести под квартиру преемнику Ломоносова по кафедре химии, Сальхову, но вместо того здесь стал жить Тауберт.

К своей деятельности как канцелярии советника Ломоносов относился так же добросовестно, как и к другим обязанностям, старался вникать во все дела, даже такие, которые, по мнению некоторых, его вовсе не касались. Об отношениях его к другим членам Академии в связи с канцелярией сохранились не особенно лестные отзывы; так, Миллер писал президенту, что Ломоносов, «будучи помещен в канцелярию, как будто сотворен для огорчений многих из нас и особенно мне». Академик Шлецер, имевший свои причины не благоволить к Ломоносову, писал про него так: «нередко приходил он в канцелярию и конференцию подвыпивши; его природная грубость (даже когда он был трезв) переходила в дикость; он вырывал тогда листы из протокола, все дрожало перед ним, и никто не осмеливался указать пьяному дверь». В марте 1758 г. президент поручил Ломоносову особое смотрение за академическим, историческим и географическим департаментами, за Университетом и Гимназией; понятно и другие дела не решались без его участия. В 1761 году влияние Ломоносова на ход академических дел достигло высшей степени, свое мнение по каждому вопросу он считал окончательным и всякое замечание — личной обидой. Поэтому в это время мы видим его усиленно занятым управлением Академией и встречаемся также со случаями весьма резких столкновений его с разными лицами. Больше всего старался Ломоносов о приведении Академии в лучшее состояние и составил большую записку на эту тему, в которой наряду с общими мерами — вроде предложений не тратить ни на что другое деньги, ассигнуемые для наук; инструментальным академическим мастерам работать только для академиков и т. д., находятся также и требования удалить главных врагов Ломоносова — Миллера и Тауберта. Президент оставил эти отношения без последствий; тогда Ломоносов в декабре 1761 г. послал гр. Разумовскому, находившемуся в Малороссии, письмо с пунктами продерзостей Тауберта и с просьбой назначить над последним следствие. Письмо заканчивается указом Петра Великого относительно порядка донесений на упущения по службе и заявлением, что если просьба Ломоносова не будет уважена, то он примет на себя смелость непременно поступить по вышеупомянутому указу «для избавления восходящих наук в нашем отечестве от наглого утеснения». По случаю кончины Елисаветы письмо и угрозы Ломоносова остались безрезультатными.

Надзору за С. — Петербургским Университетом и Гимназией Ломоносов уделял также немало внимания до самой своей смерти. Он устроил общежитие для гимназистов и студентов и настоял на своевременной выдаче денег на содержание учащихся (36 руб. в год); принимал меры, чтобы число гимназистов доходило до комплекта (40 чел.); составил правила для них, содержавшие много хороших советов. Не менее заботливо относился он и к Университету. В 1759 г. им были, по поручению президента, сочинены новые регламенты, где особое внимание обращено на привилегии, которые, по мнению Ломоносова, должны были заключаться в следующем: присуждение ученых степеней; присвоение учащим пристойных чинов, снятие полицейских тягостей; увольнение на каникулярные дни; отпуск денежных сумм прежде всех; студентов не водить в полицию, но прямо в Академию; духовенству к учениям, правду физическую для пользы и просвещения показующим, не привязываться, а особливо не ругать наук в проповедях. Был также составлен порядок торжественного провозглашения привилегии, или инавгурация. Правила эти, после рассмотрения их некоторыми академиками, были вскоре утверждены президентом, причем ежегодный расход на Университет и Гимназию выразился цифрою в 15248 руб. Что же касается привилегии, то, несмотря на все усилия Ломоносова, она не была утверждена Государыней ни в 1760, ни в 1761 г. В 1763 г. Ломоносов представил президенту полный рапорт о всем, сделанном им для этих учебных заведений, и их состоянии. Оказывается, что за время заведования гимназией Ломоносовым окончило курс 20 чел., а при Шумахере — ни один. Вместе с тем Ломоносов просил увеличить сумму, отпускаемую на содержание каждого ученика, с 36 до 48 руб. в год, что составит только 720 руб. — сумма, «которая не одна в Академии исходит на тунеядцов». Из происшествий в гимназии обращают на себя внимание побеги учеников, нередко вместе с учителями, а также пьянство учеников. Все это несомненно было обусловлено крайне тяжелыми условиями жизни: гимназия помещалась в наемном доме, очень холодном, как видно из рапортов инспектора Котельникова. Ломоносову удалось в конце 1764 года перевести Гимназию и Университет в дом Строганова, приобретенный Академией, более подходивший по своему устройству для этих учебных заведений.

На заведование работами Географического департамента Ломоносовым также положено было немало труда. Главной задачей департамента было составление верных карт России и постоянная их проверка и пополнение по поступающим вновь сведениям; работали в департаменте под руководством профессоров и адъюнктов студенты. Ломоносов хотел поставить все дело на научную почву, чтобы составить атлас возможно верных карт России. С этою целью по указу Сената по всем городам были разосланы вопросные пункты числом 30, которые дали бы полную географическую, статистическую и промышленную картину каждого города (1760); от Синода были затребованы сведения о точном местонахождении всех церквей и монастырей, а для определения широты и долготы каждого более значительного города Ломоносов предполагал послать по России три академических экспедиции; но, несмотря на постановление конференции об этом, посылка экспедиций при Ломоносове не состоялась, что Ломоносов приписывал интригам Миллера, Румовского и других академиков.

Почти весь 1762 год Ломоносов был тяжко болен, не выходил, слушал все канцелярские дела и подписывал их дома. Только в конце января 1763 года он настолько оправился, что мог поехать в Академию, где Тауберт встретил его известием о том, что по приказанию президента (еще от 31 август прошедшего года) заведование Географическим департаментом передано Миллеру, так как за несколько лет в нем ничего не сделано. Огорченный и рассерженный, Ломоносов немедленно подал отчет о сделанном им по географической части и отказался подчиниться ордеру, который «уже полгода просрочен, к явному засвидетельствованию, что потребован хитростью для некоторых приватных намерений». Кончилось дело тем, что ордер президента не был приведен в исполнение. Из-за Географического департамента у Ломоносова было немало новых столкновений с Миллером и другими академиками, особенно по случаю составления экономических ландкарт России.

Как мы только что видели, последние годы своей жизни Ломоносов много времени посвящал административной деятельности, но и научная деятельность продолжалась своим чередом. Научные труды 1758—1764 годов захватывают все новые и новые области знания, почти все представляют собою слова, произнесенные в торжественных публичных заседаниях Академии. Назовем их здесь, с тем, чтобы поговорить о некоторых из них более подробно во второй части этого очерка.

6 сентября 1757 года Ломоносов произнес слово о рождении металлов от трясения земли; развитые здесь теории несомненно давно уже занимали Ломоносова, так как еще в 1742 году он написал большое сочинение, отпечатанное только в 1763 году: — Первые основания металлургии или рудных дел с двумя прибавлениями: о вольном движении воздуха в рудниках и о слоях земных, — содержащее ряд замечательных для того времени мыслей. Другая ученая речь, произнесенная 8 мая 1759 года, представляет очень обширное «Рассуждение о большей точности морского пути», состоящее из трех частей: в первой даны способы нахождения широты и долготы при ясном, во второй — при пасмурном небе; в третьей дано понятие об ученом мореплавании. Все три части богаты оригинальными мыслями; в двух первых описывается много новых приборов, часть которых была впоследствии изобретена другими; в третьей Ломоносов доказывает необходимость для успешного развития мореплавания учредить мореплавательскую академию для научной разработки морского дела, составить истинную магнитную теорию и сочинить теорию морских течений. Все мысли Ломоносова о морском деле были вскоре позабыты, и даже русские моряки ими не воспользовались. Вообще из очень многочисленных приборов, изобретенных Ломоносовым, описаны лишь очень немногие, главным образом оптические, как ночезрительная труба, катадиоптрическая труба, анемометр и т. д. В этом же сочинении затронут им и очень интересный вопрос о силе тяжести, над которым он работал почти всю свою жизнь, но особенно в 1760—1764 годах. В своем доме Ломоносов устроил большой маятник, качания которого, как он писал, сделали несомненными изменения центра тяжести земли; изменения эти периодичны, приблизительно согласуются с лунными движениями и всегда показывают одинаковые периоды. Все это он хотел изложить в подробной диссертации; если она и была написана, то не сохранилась.

Занятия морским делом, вероятно, побудили Ломоносова составить и поднести девятилетнему генерал-адмиралу великому князю Павлу Петровичу «Краткое описание разных путешествий по северным морям и показание возможного проходу Сибирским океаном в Восточную Индию» (1763), с приложением карты околополярных стран, составленной Ломоносовым. Это произведение понравилось при Дворе, и генерал-адмирал послал его в Морскую российских флотов Комиссию с тем, что если не сыщется невозможностей, сообщить ему для доклада государыне. Комиссией были вызваны промышленники северных морей и, после опроса их, Ломоносов составил новую подробную программу экспедиции, которая по Высочайшему повелению от 14 мая 1764 года снаряжалась под непосредственным наблюдением Ломоносова, принимавшего самое горячее участие как в заготовлении припасов, так и в научной подготовке в Академии участников экспедиции. Сама экспедиция, под начальством адмирала Чичагова, отправилась уже после смерти Ломоносова в 1765 г., но из-за льдов ничего не могла сделать, так же, как и экспедиция 1766 года. Как известно, только во второй половине XIX столетия удалось пройти в Тихий океан вдоль берегов Сибири. В близкой связи с этой экспедицией находится другое произведение Ломоносова, его мысли о происхождении ледяных гор в северных морях, написанное в 1763 году по случаю избрания его почетным членом Стокгольмской академии наук. Он указывает, что в открытом море на морозе может образоваться только сало; ледяные поля, или стамухи, берут свое начало в устьях больших рек, впадающих в Ледовитый океан, а ледяные горы или падуны обязаны своим происхождением крутым морским берегам: мнения, для того времени замечательные. Как известно, ныне доказано, что ледяные горы образуются из льда ледников, спускающихся в северных странах до моря, но не из морской воды.

На публичном собрании Академии 6 сентября 1760 года Ломоносов прочитал еще одно рассуждение — «О твердости и жидкости тел», возникшее по следующему обстоятельству, обратившему на себя внимание всего ученого мира: 25 декабря 1759 года была впервые заморожена ртуть. Автором этого открытия был академик И. Браун, воспользовавшийся бывшим в тот день морозом в 199° (по термометру Делиля, по Цельсию —32?°); в смеси снега и крепкой водки ртуть термометра замерзла, и он, разбив стекло, получил шарик твердой ртути. На следующий день опыты с твердой ртутью делались вместе с Ломоносовым; мороз все крепчал и достиг в 10 час. утра 208° (—38?° Ц.), при которой заморозить ртуть было уже нетрудно; Ломоносов исследовал свойства твердой ртути и нашел, что это — мягкий металл, похожий на свинец. Эти опыты вызвали очень горячие споры между Ломоносовым и Брауном, с одной стороны, и некоторыми академиками — с другой, оспаривавшими у Брауна честь открытия твердой ртути.

Ломоносову удалось 24 мая 1761 года наблюдать очень редкое астрономическое явление — прохождение планеты Венеры через диск солнца, на основании которого, как показал еще в 1691 году Галлей, можно вычислить расстояние между солнцем и землею. В Сибирь Академией были отправлены две экспедиции, которые вследствие пасмурной погоды ничего не увидели, а в Петербурге это прохождение прежде всего послужило поводом к ссорам академиков, не обошедшимся без участия Ломоносова. Сам он наблюдал это явление у себя дома: для Петербурга оно началось вскоре после 4 час. утра и окончилось в одиннадцатом часу. Десятки астрономов разных стран наблюдали это прохождение; все видели одно и тоже, но только один Ломоносов сделал на основании своих наблюдений совершенно правильный вывод, что планета Венера окружена большой атмосферой, может быть большей, чем земля. Хотя он и опубликовал это наблюдение в статье «Явление Венеры на солнце, наблюденное в С. — Петербургской Академии Наук», но, подобно почти всем научным открытиям Ломоносова, оно прошло незамеченным, и до сих пор открытие атмосферы Венеры приписывается Шретеру и Гершелю, сделавшим его через 30 лет после Ломоносова... В прибавлении к «Явлению Венеры» Ломоносов показывает, что существование атмосферы Венеры и учение Коперника о движении земли вокруг солнца не противоречат священному писанию, и приводит небольшое стихотворение, тема которого заимствована из сочинений Сирано де Бержерака, об остроумном поваре, высказавшемся за систему Коперника. Это прибавление, где Ломоносов пытается доказать, что учение о множестве миров не противоречит священному писанию, и приводит в подтверждение слова Василия Великого, имеет большой интерес, как показатель его воззрений на отношения между наукой и религией. В 1757 году в докладе императрице Елисавете члены Синода просили издать указ, дабы «никто отнюдь ничего писать и печатать как о множестве миров, так и о всем другом, вере святой противном и с честными нравами несогласном, под жесточайшим за преступление наказанием, не отваживался». Это ходатайство было несомненно направлено против Ломоносова, всегда открыто признававшего возможность множества миров; как мы уже видели, суда над ним члены Синода требовали и по другому поводу. По-видимому, не сохранилось сведений о том, каким образом Ломоносов отвратил от себя обвинения духовенства, но уже сам факт опубликования в 1761 году рассуждения в защиту множества миров показывает, что он сумел доказать правоту своих убеждений.

Здесь уместно будет сказать и о результатах исторической деятельности Ломоносова, о которой я уже упоминал выше. Первое историческое произведение его, именно «Краткой Российской Летописец с родословием» увидело свет в 1760 году; в нем имеется изложение главнейших деяний великих князем и царей до Петра Великого включительно. Первая же часть самой истории под заглавием «Древняя Российская История от начала Российского народа до кончины великого князя Ярослава первого или до 1054 года» появилась уже после смерти Ломоносова, в 1766 году. По-видимому, Ломоносов предполагал украсить свою историю портретами главных действующих лиц и для этого хотел послать живописца для снятия копий со фресок и изображений царствующих лиц в древних храмах России. Для этого были налицо средства, было получено разрешение Синода, был и художник А. Греков; но дело расстроилось, потому что Греков был назначен преподавателем к великому князю Павлу Петровичу.

Последние годы жизни Ломоносова не принесли ему того спокойствия, на которое он имел право рассчитывать после своей долгой и славной деятельности. На них падает с одной стороны — главная работа мозаической мастерской, несомненно причинявшей немало забот и огорчений — картины стоили гораздо дороже, чем продполагал Ломоносов, ему приходилось делать долги (до 14000 руб.) и задерживать уплату жалованья рабочим; с другой — болезнь, почти беспрерывно мучавшая его, неприятности с поместьем (в конце 1761 года Ломоносов возбудил дело против генерал-лейтенанта В. Скворцова «в приходе людьми его к крестьянам и в причинении им немалого разорения», прекращенное в 1782 г.) и другие обстоятельства.

В день рождения И. И. Шувалова, 1 ноября 1761 года, Ломоносов написал ему замечательное письмо, показывающее удивительную разносторонность гения Ломоносова и имеющее и сейчас большое значение по глубине своих мыслей, под заглавием «О размножении и сохранении Российского народа». Основная цель, преследуемая Ломоносовым в письме — благо русского народа, желание указать пути для достижения его счастия. Главные предлагаемые мероприятия для увеличения народонаселения имеют в виду как изменения в узаконениях о браках и воспитании внебрачных детей в правительственных богадельных домах, так и уменьшение смертности малых детей. Надо прежде всего крестить их всегда в теплой воде; попы исполняют предписания требника, чтобы вода была натуральная, без примесей, и «вменяют теплоту за примешанную материю, а не думают того, что летом сами же крестят теплой водою, по их мнению смешанною, и так сами себе прекословят; а особливо по своему недомыслию не знают, что и в самой холодной воде еще теплоты очень много... Однако невеждам попам физику толковать нет нужды; довольно принудить властью, чтобы всегда крестили водою летней в рассуждении теплоты равною». Затем надо размножить докторов и аптеки; издать общедоступный лечебник; уничтожить излишества в пище и питье по праздникам; искоренять случаи насильственной смерти, драк, раскола, разбоев просвещением; возвратить беглых в Россию. Эти темы развиты Ломоносовым со всем присущим ему глубоким знанием русского народа, со всею убежденностью в правильности своих взглядов, высказанных совершенно откровенно.

После кончины Елисаветы 25 декабря 1761 года на престол вступил Петр III Федорович; положение Ломоносова от этого не изменилось, так как его покровители — И. И. Шувалов и граф М. Л. Воронцов — имели по-прежнему большое влияние при Дворе. Я уже упомянул, что почти весь 1762 год Ломоносов проболел (он жаловался на ломоту и раны в ногах, по всей вероятности болезнь была результатом пристрастия к спиртным напиткам); почти весь год этот он ничего не сделал в научном отношении. 30 июня должно было состояться публичное заседание Академии, на котором Ломоносов хотел сказать речь о катадиоптрической трубе; но за два дня до заседания произошел государственный переворот: на престол взошла Екатерина II, и академическое заседание было отменено. Покровители Ломоносова были в немилости и удалились за границу; немилость была проявлена и по отношению к нему, так как он не получил ни наград, ни повышения в чине. Такое отношение к себе очень обидело Ломоносова, и он подал на Высочайшее имя прошение, в котором, между прочим, говорил следующее: «1) по свидетельству разных Академий и великих людей принес я науками знатную славу отечеству во всем ученом свете... и украшал я вашу Академию перед всем светом 20 лет; 2) разного рода моими сочинениями... штиль российской в минувшие 20 лет несравненно вычистился перед прежним и много способнее стал к выражениям идей трудных; 3) присутствуя в Канцелярии Академии Наук членом полшеста года без повышения чина и без прибавки жалования — что, однако, моим товарищам учинено было — отправлял я должность мою по положенным на меня департаментам со всяким рачением; 4) помянутою моею ревностною и верною службою и многими трудами пришло мое здоровье в великую слабость... так что прошлой зимы и весны лежал я 12 недель в смертной постеле и ныне тяжко болен; 5) невзирая на мои вышепомянутые труды и ревностную и беспорочную службу для приращения наук в отечестве, близ 12 лет в одном чину оставлен я, нижайший, произвождением и обойден многими меня молодшими в статских чинах, которым при сем реестр сообщается, и тем приведен в великое уныние, которое болезнь мою сильно умножает»... В конце прошения Ломоносов просил о возведении его в чин действительного статского советника с ежегодной пенсией в 1800 рублей и об отставке от службы. Прошение не имело действия, лишь через год, в мае 1763 года, был дан именной указ Сенату о пожаловании Ломоносова статским советником и об отставке от службы с половинным по смерть содержанием. Узнав об этом, Ломоносов немедленно уехал в свое имение; но по записке государыни указ был ей возвращен, и Ломоносов вскоре опять вернулся в Академию. После этой отставки и неожиданного восстановления в своих правах Ломоносов пожалован был, 23 декабря 1763 года, статским советником с жалованьем в 1875 рублей. В последние годы жизни он был избран почетным членом Стокгольмской академии наук, затем, по представлению графа М. Воронцова — почетным членом Болонской академии (1764) и Академии Художеств в Петербурге, на торжественном заседании которой 10 октября 1763 г. Ломоносов произнес благодарственную речь. 7 июня 1764 г. дом Ломоносова посетила Екатерина II, подробно осмотрела все производство мозаичных работ и приближавшуюся к окончанию «Полтавскую баталию», а также некоторые физико-химические опыты и инструменты; через два часа по приезде она возвратилась во дворец, причем Ломоносов поднес ей при отъезде стихотворение. К этому же году относится любопытная незаконченная рукопись Ломоносова — конспект важнейших теорем, которыми он постарался обогатить естественные науки; конспект, вероятно, предназначался для отсылки в Париж, И. И. Шувалову, через которого Ломоносов думал сделаться членом французской академии.

Вероятно вследствие быстрого развития болезни, Ломоносов в 1764 и 1765 годах особенно предается ожесточенным схваткам со своими неприятелями, схваткам, где проявляется вся страстность человека, не боящегося препятствий и не терпящего противоречий. Дела Академической канцелярии и конференции изобилуют документами, показывающими это. Особенно резкой была борьба Ломоносова с Шлецером. Последнего выписал в Россию Миллер для воспитания своих детей, потом с ним не ужился, Шлецер стал сторонником Тауберта, который произвел его в адъюнкты и доставил место наставника детей гр. Разумовского. Столкновения с Ломоносовым начались с записки, поданной Шлецером при просьбе об отпуске, весною 1764 года, в которой он сообщал план работ по истории и древнюю русскую историю, разработанную по греческим источникам; Ломоносов находил непростительным, что Шлецер не руководствуется работами по истории его самого и имеет еще дерзость требовать себе исторические труды Ломоносова. Кроме того, Ломоносов представил в Сенат о невозможности дать Шлецеру отпуск, так как последний сделал выписки из не подлежащих опубликованию исторических русских известий и ныне может напечатать их за границей. Сенатом была назначена следственная комиссия, к большому неудовольствию гр. Разумовского; в результате в 1764 году Шлецер отпуска не получил. Ломоносов же написал по этому случаю «Краткую историю о поведении Академической Канцелярии», где собраны главные пункты обвинений против недругов Ломоносова — главным образом Шумахера и Тауберта — вместе с многими автобиографическими данными. К этому же времени относится и проект Ломоносова нового академического устава, где, между прочим, проводилась та мысль, что Российская Академия должна быть учреждением чисто русским, все академики должны быть природными россиянами и в обязанностях их должно стоять на первом плане изучение нужд и потребностей России. Многое из этого обширного проекта Ломоносова было впоследствии осуществлено, но ему не суждено было дожить до этого. Дело со Шлецером кончилось неожиданно тем, что он был Высочайшим указом 4 января 1765 года принят на службу академиком, профессором истории, с жалованьем в 800 рублей, со всеми правами старых академиков и возможностью печатать свои исследования помимо конференции. Ломоносов сейчас же написал «Следствия от принятия Шлецера ординарным профессором», с критикою пунктов контракта в указе, оставшиеся без всякого результата. После этого события Ломоносов стал относиться довольно равнодушно к делам Академии: ему нисколько не улыбалась мысль трудиться над получением привилегий для Шлецера. В январе и феврале этого года, сколько позволяла болезнь, он был несколько раз в заседаниях конференции, причем очень ссорился с Миллером, получившим тогда новое назначение и собиравшимся ехать в Москву. Под влиянием болезни раздражительность Ломоносова еще увеличилась, и он отзывался еще с большей горячностью, чем прежде, на всякие, хоть отдаленно причастные к нему, обстоятельства.

В средине марта 1765 года Ломоносов простудился и слег; ему становилось все хуже и хуже, и 4 апреля его не стало. Последние дни с ним почти неразлучно был его приятель — академик Штелин, сохранивший нам следующие слова, сказанные Ломоносовым за несколько дней до смерти: «Друг, я вижу, что должен умереть, и спокойно и равнодушно смотрю на смерть; жалею только о том, что не мог я совершить все то, что предпринял я для пользы отечества, для приращения наук и для славы Академии, и теперь, при конце жизни моей, должен я видеть, что все мои полезные намерения исчезнут вместе со мною». На могиле Ломоносова на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры в Петербурге его почитателем, графом М. Л. Воронцовым, поставлен памятник белого мрамора с надписью и рисунком, сочиненными Штелиным; другой почитатель, гр. А. П. Шувалов, написал на французском языке оду, где воздал должное заслугам Ломоносова.

Как мы уже видели из жизнеописания Ломоносова, деятельность его является чрезвычайно разнообразной; остановимся теперь на тех сторонах ее, которые не были подробно развиты и лишь намечены в предыдущем очерке. Прежде всего я считаю необходимым дать оценку сделанного Ломоносовым в области своей профессии, т. е. в области физики и химии, где заслуги его являются не менее выдающимися, чем по отношению к русскому языку и литературе, но получили достодолжную оценку только в течение последних десяти лет.

Первые научные работы Ломоносова, сделанные им в качестве адъюнкта физического класса Академии Наук и профессора химии Петербургского университета, носят в общем теоретический характер и заключаются в разработке целого ряда научных теорий, имеющих целью дать простое объяснение важнейших физических явлений; все эти теории являются следствиями, вытекающими из атомистической гипотезы Ломоносова, и имеют поэтому тесную взаимную связь. Гипотезу эту и физические теории Ломоносова можно рассматривать в связи с учениями о материи великих философов ХVII и начала XVIII веков, или в их отношениях к химии и физике. Философские воззрения Ломоносова, несомненно, развились после знакомства со взглядами на сущность материи Декарта, Лейбница и главным образом его учителя в Марбурге, проф. Хр. Вольфа, математическая философия которого, как мы знаем по свидетельству самого Ломоносова, особенно ему понравилась. Поэтому вообще можно рассматривать воззрения Ломоносова, как дальнейшее развитие рационалистической философии Вольфа, выражающееся в весьма удачном механическом объяснении физических явлений природы. Выяснение во всех подробностях зависимости философских представлений Ломоносова от таковых упомянутых философов ждет еще разработки со стороны специалистов, и я не могу останавливаться здесь на этой стороне дела. Если же рассматривать Ломоносовские теории с исторической точки зрения в их отношениях к теориям его времени и нынешним, то прежде всего бросается в глаза полное отрицание Ломоносовым таинственных субтильных материй (материй огня, света, теплоты, тяжести и т. д.), столь характерных для начала ХVIII века, которые признавались и Хр. Вольфом, как это видно из его теоретической физики, и некоторые из которых — как тепловая материя или теплород, теплотвор — просуществовали даже до средины XIX столетия. Отрицание этих материй; атомистическая гипотеза, лежащая в основании всех Ломоносовских теорий; механическая точка зрения, с которой рассматриваются все явления — все это позволяет Ломоносову выработать стройную систему, проникнутую одним общим началом и составляющую, как сказано в одном из писем его к Л. Эйлеру — целую корпускулярную философию. Атомистическая гипотеза Ломоносова высказана наиболее полно в незаконченной диссертации о составляющих тела природы нечувствительных частичках, в которых лежит достаточное основание частичных свойств (она дошла до нас в двух редакциях и написана в самом начале сороковых годов, вероятнее всего в 1742 или 1743 г.). Атомистическая теория эта принимает, что все тела состоят из нечувствительных физических (в отличие от математических) частичек, имеющих конечное протяжение и обладающих определенной фигурой или массой. Каждая частичка имеет протяжение, ничтожно малое, но конечное, а потому обладает определенной фигурой и имеет определенное количество вещества; она представляет собою таким образом тело, и к ней приложимо поэтому все, составляющее сущность тела — т. е. частички непроницаемы одна для другой, обладают инерцией, подчиняются всем законам движения, принципу действия и противодействия; их природа — деятельная сила и движения, подчиненные законам механики. От них зависят качества тел и такие физические явления, как тепло и холод, упругая сила, электричество и т. п.; изменения частичек могут совершаться только движением, поэтому достаточная причина частичных качеств тел находится в размерах, силе инерции, движении частичек; законами механики, приложенными к движению их, могут быть объяснены все частичные качества. Фигурою частички шарообразны, с очень незначительными шероховатостями; частички очень тверды, не подвержены какому-либо физическому изменению и упруги. Из теорий того времени с этой гипотезой Ломоносова имеет сходство атомистическая гипотеза Р. Босковича, опубликованная лет через 20 после того, как Ломоносов составил свою теорию, в 1764 году, в большом сочинении «Philosophiae naturalis theoria reducta ad unicam legem virium in natura existentium». Главное отличие системы Босковича от таковой Ломоносова заключается в том, что Боскович считал атомы математическими точками, наделенными свойствами массы, между тем как Ломоносов придавал атомам телесную форму и считал возможным приложить к частичкам все основные аксиомы движения, высказанные Ньютоном. Замечательно, что через 140 лет другой великий русский химик, Д. И. Менделеев, снова сделал попытку объяснить основные законы химии, исходя из аксиомы: действие всегда сопровождается противодействием и с ним равно, приложенной к частицам (Два лондонских чтения, 2 издание, стр. 16—38, 1895).

Перейдем теперь к сущности частичной механики Ломоносова и начнем с явлений теплоты, объяснявшихся, как уже упомянуто, в его время и даже гораздо позже существованием особой гипотетической тепловой материи; лишь единичные личности, сумевшие проникнуть в сущность вещей глубже современников, держались иных теорий теплоты. Взгляды Ломоносова на этот предмет высказаны им главным образом в «Размышлениях о причине теплоты и холода», но несомненно зародились гораздо раньше (эта диссертация сообщена конференции в 1744 году, но напечатана лишь в 1747) и могут быть по всей справедливости названы механической теорией теплоты. Она заключается в основанном на рассмотрении тепловых явлений допущении, что причиною теплоты тела является движение его нечувствительных частичек. Последние могут двигаться трояко: поступательно, колебательно и вращательно. Из этих трех родов движения в твердом теле может несомненно существовать только вращательное: если бы частички его двигались поступательно или колебательно, то твердое тело перестало бы быть таковым. Поэтому Ломоносов считает, что теплота тел есть внутреннее вращательное движение их частичек, невидимое для наших органов чувств. Он далее показывает, что эта теория прекрасно объясняет все явления, сопровождающие теплоту: так, например, чем быстрее вращаются частички, тем большие отталкивательные силы возбуждаются между ними от постоянных столкновений вследствие присутствия шероховатостей на поверхности их, поэтому твердость тела уменьшается и оно, наконец плавится, так что жидкое тело всегда имеет тепловое вращательное движение своих частичек, как бы холодно оно ни казалось; переход же в газообразное состояние происходит потому, что отталкивательные силы при быстром вращении становятся настолько значительными, что частички не могут более оставаться во взаимной связи и разлетаются во все стороны. Самый большой возможный холод будет наблюдаться при полном прекращении движения частичек; наоборот, нельзя себе представить предел тепла, так как для всякого движения частичек, как бы быстро оно ни было, можно допустить существование более скорого движения. Эти воззрения Ломоносова на теплоту в значительной степени приближаются к современным, и в них Ломоносов опередил свое время не меньше, чем на 120—130 лет. Современникам его механические взгляды на сущность теплоты казались дикими и совершенно необоснованными; в 1754 году в Эрлангенском университете магистр И. Х. Арнольд блестяще защитил диссертацию «О невозможности объяснить теплоту вращательным движением частичек тел», где подверг резкой критике работу Ломоносова. Последний в 1755 году написал антикритику под заглавием «О должности журналистов в изложении ими сочинений, предназначенных для поддержания свободы рассуждения», содержащую ответы также и на критические статьи по поводу его механической теории тепла, появлявшиеся в немецких журналах и писанные зачастую лицами, совершенно не понимавшими сущности того, что говорил Ломоносов. С его правилами для журналистов было бы полезно познакомиться и критикам нашего времени. Добавим, что механическая теория теплоты стала общепризнанной лишь в конце шестидесятых годов прошлого столетия.

Механическая теория газового состояния, предложенная Ломоносовым, очень близка к современной теории газов, известной под названием кинетической, и подробно развита им в диссертации: «Попытка теории упругой силы воздуха» (прочитана Ломоносовым в конференции 30 сентября 1748 года, одобрена академиками и напечатана в Комментариях Академии за 1747 и 1748 годы). Она возникла, как указывает сам Ломоносов, из мысли, высказанной членом Российской Академии Наук Д. Бернулли в большом своем труде «Гидродинамика» (1738) при обсуждении свойств и законов движения упругих жидкостей, т. е. газов. Подобно механической теории тепла, эта теория Ломоносова имеет очень большое значение: теперешняя кинетическая теория была после него снова высказана ровно через 100 лет англичанином Уотерстоном, представившим свою статью в Лондонское Королевское Общество. По ознакомлении с работой Уотерстона Общество постановило не печатать ее, как противоречащую здравому смыслу, и она была найдена в архиве общества лишь в конце XIX столетия лордом Рэлеем. Очевидно, таким образом, что физики даже через столетие после Ломоносовской работы совершенно не были подготовлены для принятия механической теории газов, и она начала распространяться только после работ Кренига и Клаузиуса, опубликованных в 1856—1857 годах.

Сущность теории Ломоносова заключается в следующем. Атомы воздуха должны находиться далеко друг от друга, так как воздух можно сжать до 1/30 первоначального объема; взаимодействие же отдельных атомов мыслимо только при их соприкосновении: примирить эти два противоречивых положения можно лишь допущением, что в каждый данный момент не все атомы воздуха находятся в одинаковом состоянии и что каждое состояние продолжается очень короткое время, а именно, что атомы сталкиваются с соседними, отпрыгивают от них и стремятся рассеяться во все стороны от частых взаимных столкновений. Причину взаимного отталкивания Ломоносов видит в том тепловом движении, которое имеет каждый атом воздуха; чем скорее они вращаются, тем сильнее вследствие своих шероховатостей и отталкиваются, а потому при повышении температуры растет и упругость воздуха. Такое строение воздуха подтверждается и распространением звука, который есть ни что иное, как колебательное движение атомов упругого воздуха. Далее Ломоносов рисует в своей диссертации картину воздушных атомов, несущихся по всем направлениям, беспрерывно сталкивающихся между собою и отпрыгивающих во все стороны — картину, которая ныне имеется во всяком учебнике физики, но даже русские физики при этом не считают нужным указывать первого автора ее — Ломоносова. Наконец Ломоносов сделал в особом дополнении к размышлениям об упругой силе воздуха вывод из своей теории, объясняющий закон Бойля: а именно, что при небольших давлениях давление обратно пропорционально объему воздуха. Но при больших давлениях, вследствие некоторой конечной величины самих атомов, столкновения последних будут происходить относительно чаще, чем при обыкновенном давлении, поэтому сопротивление воздуха будет больше, чем следует по занимаемому им объему — и отношение упругостей будет отличаться от отношения объемов (или плотностей). Эта поправка была затем разработана в исследованиях ван дер Ваальса лишь в 1873 году — через 126 лет после Ломоносова. Движениями эфира (строение которого Ломоносов представлял себе аналогичным строению газов, но частички коего должны были быть гораздо меньше воздушных) объяснялись явления света и электричества: свет распространяется волнообразно, при помощи колебательных движений частичек эфира; так как распространение света весьма быстро, то предполагалось, что частички эфира находятся во взаимном соприкосновении, иначе скорость распространения света была бы так же незначительна, как звука в воздухе (Слово о происхождении света, новую теорию о цветах представляющее, 1756). Что же касается электричества, то причину его Ломоносов видел в весьма быстром вращательном движении частичек эфира (незаконченная «Теория электричества, разработанная математическим путем», 1756).

Таковы основные положения механических теорий разных физических явлений, предложенных Ломоносовым; все эти теории вытекают из одной и той же атомистической основы. В своей корпускулярной философии он, как мы видим, стремился к той цели, которую ставит себе и современная физика — к выработке единообразных представлений о всех явлениях. Связующим звеном, позволявшим ему выработать из хаоса атомов стройные представления, является у него, как и у новейших физиков, представление об энергии: поразительна эта общность характера, эта удивительная близость Ломоносовских механических теорий к теперешним. Ломоносов признавал также и возможность перехода одной формы энергии в другую; так, напрель, в диссертации о химическом действии растворителей вообще (1745—1747) охлаждение воды при растворении солей объясняется так: когда какое-либо тело ускоряет движение другого и сообщает ему часть своего движения, то происходит это только так, что само оно теряет такую же часть движения. Поэтому частички воды, когда ускоряют движение частичек соли (при распространении последней по всей массе воды), сами теряют часть своего движения, а так как движение — причина тепла, то не удивительно, что вода при этом охлаждается. Это объяснение является приложением к данному случаю того принципа, который сам Ломоносов назвал всеобщим законом природы и который можно назвать его законом сохранения веса вещества и энергии (1748); о нем речь будет далее. Таким образом Ломоносов по своим физическим воззрениям был лет на 100—120 впереди своих современников, и мы с удивлением знакомимся с его теориями, предложенными затем снова и принятыми наукой лишь во второй половине XIX века. При этом необходимо отметить, что Ломоносов не был только философом, мыслителем, высказывавшим свои теоретические взгляды, но в подтверждение своих теорий он приводит большое количество фактов и опытов. Правда, некоторые из этих последних, как, напрель, опыты разрыва стеклянных шаров при замерзании в них воды, послужившие ему для установления замечательной по своей проницательности поправки на конечную величину атомов при сжатии воздуха, не имеют никакого отношения к сделанным из них выводам.

Перейдем теперь к трудам Ломоносова в химии и прежде всего напомним, что вторая половина и пятидесятые годы ХV²²² столетия, когда произведены были главные работы Ломоносова по химии, были периодом пышного расцвета так называемой флогистической эпохи химии, характеризующейся тем, что химики того времени занимались главным образом описанием новых веществ, собиранием новых наблюдений над свойствами соединений. Поэтому период этот отличается качественным характером наблюдений, отсутствием количественных приемов; в то же время, как необходимое следствие такого метода исследования, не было понятия о чистоте химического соединения и даже индивидуализация соединений находилась в зачаточном состоянии. В химии не было определенной цели, к которой она стремилась, и только теория флогистона, введенная в науку немецким химиком Сталем, пыталась объединить наблюдаемые явления. Согласно этой теории, предложенной первоначально для объяснения явлений горения, флогистон является общей составной частью всех тел, способных поддаваться действию огня, и все процессы, производимые при его участии, заключаются в том, что флогистон удаляется из данного вещества. А затем с течением времени химики стали постепенно объяснять все большее и большее количество явлений и процессов при помощи флогистона, так что последний стал тем лозунгом, около которого группировались тогдашние представители химии.

Первый химический труд Ломоносова, который должен был быть весьма обширным, относится к 1741 году. От него остались только введение да подробная программа; это — «Элементы математической химии». Но уже здесь мы находим совершенно новые для того времени взгляды, стоящие гораздо ближе к теперешним воззрениям на химию, чем к тогдашним. Ломоносов определяет прежде всего химию, как науку изменений, происходящих в составном теле. Чтобы было ясно, насколько отличается это определение от употребимых в ХV²²² веке, приведу определение химии, данное Сталем: химия есть искусство (не наука!) разлагать сложные тела на их составные части и снова создавать их из составных частей. А вот определение химии, данное Д. И. Менделеевым: химия изучает однородные вещества, их превращения друг в друга и явления, сопровождающие такие превращения. В тех же «Элементах» Ломоносов делает впервые попытку приложить к химии учение об атомах, распространяет на нее свою атомистическую гипотезу и вводит научное понятие о химическом элементе (по Ломоносовской номенклатуре начало). Последний им определяется как такая часть сложного тела, которая не состоит из каких-либо других тел, меньших и отличных от нее: собрание элементов в одну крайне незначительную массу даст корпускулу (это слово заимствовано Ломоносовым у Бойля, предложившего объяснять химические явления при помощи корпускул). Корпускулы могут быть однородными, если состоят из одинакового числа одних и тех же элементов, и разнородными, когда элементы различны и соединены разным образом или в различном числе. Тело, состоящее только из однородных корпускул, называется началом, тело же составное состоит из двух или нескольких различных начал, так соединенных между собою, что начала в каждой отдельной корпускуле составного тела находятся в таком же взаимном отношении, как и во всем составном теле. Корпускулы, состоящие только из элементов, можно назвать первичными, а сложенные из нескольких первичных — производными; поэтому начала заключают лишь первичные корпускулы, а тела составные — только производные. — Если в этом приложении атомистической гипотезы к химии заменить выражение элемент словом атом, корпускулу — словом частица или молекула, начало назвать простым телом, химическим элементом — то мы получим ту атомистическую систему, которая ныне принята в химии: мы имеем частицы, состоящие из атомов; частицы простых тел состоят из одинаковых атомов, частицы сложных тел — из атомов различных элементов. Наконец, различие огромного числа разнообразных соединений органической химии происходит, как мы это теперь знаем, исключительно от различного расположения атомов в частице. Заключения, к которым Ломоносов пришел теоретически, тем более интересны, что атомистические представления были введены в химию Дальтоном в начале XIX столетия только после накопления большого опытного материала, после того, как были найдены законы постоянства состава и кратных отношений. Затем потребовалось еще более полустолетия, чтобы среди химиков распространилось сознание необходимости различать понятия о частице и атоме, столь ясно разграниченные Ломоносовым за 130 лет до этого времени...

Первоначальные взгляды на химию, выраженные в «Элементах математической химии», затем подверглись существенному и очень интересному развитию. В этих «Элементах» Ломоносов из своего определения сущности химии, приведенного выше, выводит такие требования, которым должен удовлетворять химик: он должен иметь историческое и философское познание изменений, происходящих в составном теле, должен на опыте доказывать все утверждаемое, — словом, химик должен быть философом; подобно физическим, и химические изменения происходят от движения частичек тел: поэтому химик должен знать математику и механику, чтобы быть в состоянии вывести законы химии из законов, управляющих движением частичек. Через несколько лет эти требования уже являются более определенными и расширенными: в предисловии к своей диссертации о селитре, посланной в Берлин, Ломоносов говорит следующее: «мы считаем возможным научно изложить большую часть химии в связи с положениями, едва только принятыми в физике, и не сомневаемся, что, соединив физические истины с химическими, успешнее можно познать скрытую природу тел. Если затем все химические истины поставить в более строгую зависимость так, чтобы было видно, насколько одна истина вытекает из другой или объясняется ею, то такая наука будет сама по себе химия; в то же время можно будет ясно видеть, что дали химии другие естественные науки и насколько сама она будет оказывать им взаимные услуги. После чего превосходная эта наука будет достойна занять подобающее место среди физических наук» (1749 г.). Эти же мысли в популярной форме высказаны и в прекрасном «Слове о пользе химии» (1751), из которого можно сделать такую выдержку, показывающую, что, по мнению Ломоносова, для познания свойств нечувствительных физических частичек химик должен быть и математиком и физиком: «К сему требуется весьма искусной химик и глубокой математик в одном человеке. Химик требуется не такой, которой только из одного чтения книг понял сию науку, но которой собственным искусством в ней прилежно упражнялся; и не такой, напротив того, которой хотя великое множество опытов делал, однако больше желанием великого и скоро приобретаемого богатства поощряясь, спешил к одному только исполнению своего желания и ради того, последуя своим мечтаниям, презирал случавшиеся в трудах своих явления и перемены, служащие к истолкованию естественных тайн. Не такой требуется математик, которой только в трудных выкладках искусен, но которой в изобретениях и в доказательствах привыкнув к математической строгости, в натуре сокровенную правду точным и непоползновенным порядком вывесть умеет... Химия руками, математика очами физическими по справедливости назваться может. Но как обе в использовании внутренних свойств телесных одна от другой необходимо помощи требуют, — так, напротив того, умы человеческие нередко в разные пути отвлекают. Химик, видя при всяком опыте разные и часто нечаянные явления и произведения и приманиваясь к снисканию скорой пользы, математику, как бы только в некоторых тщетных размышлениях о точках и линеях упражняющемуся, смеется. Математик, напротив того, уверен о своих положениях ясными доказательствами, и через неоспоримые и бесперерывные следствия выводя неизвестных количеств свойства, химика, как бы одною только практикою отягощенного и между многими беспорядочными опытами заблуждающего, презирает, и, приобыкнув к чистой бумаге и к светлым геометрическим инструментам, химическим дымом и пепелом гнушается. И для того по сие время сии две общею пользою так соединенные сестры толь разномысленных сынов по большей части рождали. Сие есть причиною, что совершенное учение химии с глубоким познанием математики еще соединено не бывало».

Если бы химики последовали этим замечательным словам Ломоносова, то несомненно, что теперь химия была бы во многих отношениях иной и более совершенной наукой. В самом деле, и теперь еще многие делают великое множество опытов, получают массу препаратов (по современной статистике каждый год одних только органических веществ изготовляется не менее 10000 новых), загромождающих собою справочные книги, и лишь меньшинство исследует собственно химические явления, приближающие нас к познанию истины... Наиболее же характерной чертой всех этих мыслей Ломоносова о химии является введенное им понятие о физической химии, точной, математически разработанной химии. Наибольшее развитие этой отрасли химии мы находим в тех лекциях, которые он читал студентам в своей химической лаборатории и которые сам он назвал лекциями физической химии. Эти лекции читались в 1751—1753 годах и были первыми лекциями по этой науке: следующий курс физической химии читался лет через 120 после Ломоносова. Эти лекции он думал изложить в большом труде «Истинная физическая химия», начатом в 1752 году, и до нас дошли как полные планы курса и программы лекции, так и все то, что, по-видимому, вообще было написано. В этом курсе задачи и цели физической химии определяются так: «Физическая химия — наука, объясняющая на основании положений и опытов физических причину того, что происходит через химические операции в сложных телах. Она может быть названа химической философией, но в совершенно ином смысле, чем та мистическая философия, где не только не дают объяснений, но даже сами операции производят тайным образом».

Таковы мысли Ломоносова о химии, о ее целях для успешного ее развития. Для флогистической эпохи они являются прямо пророческими: почти все, что говорил Лoмонocoв, можно повторить и теперь. Только в последние десятилетия начинают считать необходимым, чтобы образованный химик знал математику и физическую химию; только каких-нибудь 30 лет тому назад начинает преподаваться в университетах физическая химия. С каждым днем физическая химия захватывает все новые и новые области, и несомненно недалеко то время, когда все преподавание общей химии будет вестись в тесной связи с положениями химии физической. Все это показывает нам, как правильны были изгляды Ломоносова на химию и как удивительно точны были его предвидения, осуществившиеся через полтора столетия.

Сказанным однако еще далеко не исчерпывается все то, что сделал Ломоносов в химии. Прежде всего нам надо остановиться на его физико-химических опытах, которые должны были сперва служить в виде практических занятий для слушавших его студентов, а затем продолжались и после окончания курса. О том, как велись эти опыты, хорошее представление дает выдержка из проекта Ломоносова химической лаборатории, написанного в 1745 году. «В химических действиях намерен я поступать таким порядком: 1. Нужные и в химических трудах употребительные натуральные материи сперва со всяким старанием вычистить, чтобы в них никакого постороннего примесу не было, от которого в других действиях обман быть может... Я не токмо в разных авторах усмотрел, но и собственным искусством удостоверен, что химические эксперименты, будучи соединены с физическими, особливые действия показывают... При всех помянутых опытах буду я примечать и записывать не токмо самые действия, вес или меру употребляемых к тому материй или сосудов но и все окрестности…"

Здесь прежде всего нам бросается в глаза, что Ломоносов при своих лекциях физической химии употреблял тот метод преподавания, который стал применяться только в XIX веке, а именно параллельно с лекциями вел и практические занятия, на которых не только сам показывал опыты, но и студентам давал делать их. Таким образом студент постепенно усваивал себе знания профессора и под конец мог делать сам самостоятельные работы; одна из них, студента В. Клементьева, дошла до нас. Это — та схема, на которой построено ныне преподавание химии во всех высших учебных заведениях... Во времена же Ломоносова химия всегда преподавалась только теоретически, и сам Ломоносов изучал ее в Марбурге именно таким путем. Второе обстоятельство, которое надо отметить в этих опытах, это количественный метод исследования, который в то время флогистона, можно сказать, вовсе но применялся химиками (в этом, собственно говоря, и лежит причина того, что теория флогистона могла просуществовать так долго). Ломоносов употребляет всюду меру и вес: необходимость того и другого в химических опытах была сознана только после исследований Лавуазье, в самом конце ХVIII столетия, но количественный метод распространился среди химиков значительно позже.

Сохранились подробные программы опытов по физической химии Ломоносова. Эти программы обнимают собой действительно всю химию и показывают почти полное тождество с нынешними программами опытов по физической химии. Исходной точкой обеих является изучение частиц, далее следует исследование физических свойств однородных тел, потом изучение явлений растворения и полное исследование свойств растворов, составляющее основной пункт программы, подобно тому как и ныне центр тяжести физической химии лежит во всестороннем изучении растворов. Этими последними Ломоносов и занялся наиболее подробно, причем сперва он пытался выработать теорию растворения в своей диссертации «о действии химических растворителей вообще» (1745). Если сама теория растворимости ныне не представляет интереса (Ломоносов полагал, что процесс растворения заключается в отрывании частичек растворимого воздухом, находящимся в порах его), то несомненно он первый различил два случая растворения: а) растворения, сопровождающегося химическим превращением, как растворение металлов в кислотах, причем выделяется тепло, и б) происходящего при поглощении тепла, как солей в воде: такое разделение растворов было сделано лишь Лавуазье в 1789 году, через 40 с лишним лет после Ломоносова.

Исследования растворов должны были обнимать: растворимость при разных температурах, плотность растворов, увеличение объема при растворении, поглощение теплоты, температуру кипения растворов, растворимость в растворах других солей, температуру замерзания растворов, удельную теплоту, сцепление солей и растворов, светопреломление, высоту поднятия в капиллярных трубках сравнительно с чистой водой, микроскопическое изучение растворов, действие на них электричества, растворимость солей на воздухе и в пустоте, кристаллизацию солей из растворов и всестороннее изучение кристаллов, а также и самих солей в твердом виде. Мы видим, значит, в этой программе даже такие вопросы, которые служили предметом изучения в течение всего XIX столетия и которые и теперь еще постоянно служат темами для многочисленных работ, авторы которых, конечно, и не подозревают, что они выполняют программу, намеченную за полтора столетия Ломоносовым. Приступая к этим опытам, Ломоносов, как мы видели, прежде всего стал готовить возможно чистые вещества, что доказывает, что он вполне ясно представлял себе химический индивидуум, однородное вещество, характеризующееся суммой известных, ему одному свойственных, признаков. Понятие о таком химическом индивидууме было затем введено в химию лишь в начале XIX века. К сожалению, до сих пор не отысканы подлинные лабораторные журналы Ломоносова, и мы поэтому лишены возможности сказать вполне точно, что именно было осуществлено из этой громадной программы; сохранились лишь некоторые черновые записи, из которых видно, что Ломоносов главным образом занимался растворами. Прежде всего, по-видимому, был сделан ряд определений растворимости солей при разных температурах, от 0° до температуры кипения воды (добавим, что Ломоносов при этих опытах употреблял всегда свой термометр, шкала которого была разделена так: 0° соответствовал 0° шкалы Цельсия [А. Цельсий, опубликовавший описание своего термометра в 1742 году (Труды Шведской Академии Наук, 4, 197—205), отмечает темп. кипения воды через 0°, а темп. замерзания — через 100°. Ныне всеми принятая в науке температурная шкала (точка замерзания воды 0°, точка кипения 100°) совершенно неправильно приписывается Цельсию и была независимо от последнего предложена в 1743 году французским физиком Кристэном (Christin).], а затем каждый градус Ломоносова отвечал 2/3 градусам шкалы Цельсия, так что темп. кип. воды лежала при 150° Ломоносова). Затем другой ряд опытов содержит наблюдения над температурами замерзания водных растворов, причем Ломоносов установил, что растворы замерзают тем ниже, чем больше соли растворено в данном количестве воды — заключение, к которому пришел в 1788 году Благден, открывший закон понижения температуры замерзания раствора одной и той же соли, а именно пропорционально растворенному количеству соли. Если прибавить сюда еще несколько разрозненных заметок по разным вопросам программ исследования, то мы и будем иметь все, сохранившееся от этих опытов. По отчетам о занятиях, представлявшихся Ломоносовым в Академию, видно, что работы физико-химического характера продолжались в общей сложности не более трех-четырех лет. За это время, при крайне примитивной экспериментальной технике того времени, конечно, нельзя было сделать много опытов, особенно если еще иметь в виду обременение Ломоносова другими занятиями; гигантскую программу его оказалось возможным исчерпать лишь к началу XX века, да и теперь еще некоторые ее пункты не разработаны окончательно. Как бы то ни было, мы имеем перед собой в лице Ломоносова первого физикохимика, и ему принадлежит по справедливости титул отца физической химии.

Затем из других химических опытов Ломоносова особенно интересными представляются опыты, сделанные им в 1756 году: они показывают нам воззрения его на явления горения. На последних необходимо остановиться, так как они представляются совершенно отличными от флогистических взглядов, согласно которым при горении или при обжигании металла уходит флогистон и остается пепел или окалина металла. Первые мысли Ломоносова по этому предмету находим мы в сохранившихся среди рукописей его 276 заметках, относящихся к 1741 или 1742 году и представляющих собой тот сырой материал, из которого впоследствии развились его теоретические воззрения и диссертации. Приведу из этих заметок следующие: «35. Так как тела, увеличивающиеся в весе при обжигании (окалины), теряют снова вес после восстановления, то ясно, что привес в них произошел не от огня: обе операции делаются ведь при помощи огня. — 120. Если бы тепловая материя входила в состав окалин, то сами окалины, вынутые из огня, оставались бы накаленными; следовательно, или материя эта не вступает в состав их, или в соединение входит не тепловая материя. — 152. Обожженный свинец уменьшается массою и увеличивается весом». В этих заметках ясно сказывается неудовлетворенность Ломоносова общепринятыми в то время воззрениями и объяснением явлений обжигания металлов при помощи флогистона.

В 1744 году Ломоносов, как я сказал, написал диссертацию «Размышления о причине теплоты и холода», где высказывает мнение о теплоте, как о движении частичек нагреваемого тела; там же мы находим соображения и о тех химических процессах, которыми сопровождаются явления горения. Ломоносов указывает, что Р. Бойль первый показал, что при обжигании металлов увеличивается вес их, и объяснял это увеличение веса соединением с металлами весомой части пламени, материи огня. Ломоносов подвергает критическому рассмотрению эти мнения Бойля и приходит к тому заключению, что опыты его нисколько не доказывают существование огненной материи; увеличение же веса обжигаемого металла, если вообще и происходит, то потому, что к обжигаемому телу во время процесса обжигания присоединяются частички воздуха или какой-нибудь другой материи, подобно тому как при накаливании металла в пламени серы происходит увеличение веса его, но не от огненной материи, а от частичек кислоты серы, соединяющейся с металлом. Это же объяснение образования окалин, т. е. что они получаются при соединении металла с воздухом, приведено и в письме Ломоносова к Эйлеру от 5 июля 1748 года. Но этому объяснению Ломоносова противоречили, однако, как он об этом и писал Эйлеру, опыты Р. Бойля. Эти опыты, сделанные в 1673 году, заключались в том, что Бойль брал стеклянные реторты, клал в них свинец или олово, заплавлял герметически на огне горлышко реторты и взвешивал их. При нагревании такой реторты свинец переходил в окалину; когда, после двухчасового нагревания, он открывал запаянный кончик реторты, воздух с шумом врывался в нее — признак того, как указывает Бойль, что реторта была действительно герметически запаяна — и при вторичном взвешивании оказывалась прибыль веса. Отсюда Бойль заключил, что материя огня проходит через стекло и соединяется с металлом. Эти-то опыты Ломоносов повторил в 1756 году и, как он сам пишет в ежегодных отчетах о своих занятиях, со следующим результатом: «Между разными химическими опытами, которых журнал на 13-ти листах, деланы опыты в заплавленных накрепко стеклянных сосудах, чтобы исследовать, прибывает ли вес металлов от чистого жара. Оными опытами нашлось, что славного Роберта Боила [В отчете Ломоносова, писанном не собственноручно, но переписанном, вероятно, кем-либо из студентов, стоит вместо Боила, как было несомненно написано Ломоносовым, Биила. Это имя первыми исследователями рукописей Ломоносова было прочитано «Бициа», вероятно по незнакомству их с исследованиями «Бойля»; отсюда почти во всех цитатах этого места вместо «Боила» встречается «Биция».] мнение ложно, ибо без пропускания внешнего воздуха вес сожженного металла остается в одной мере». Последнее обстоятельство — пропускание внешнего воздуха — и было причиною того, что у Бойля, вскрывавшего всегда свои реторты перед взвешиванием, наблюдалось увеличение веса. Таким образом опыты Ломоносова с полною определенностью показали, что образование окалины происходит именно от соединения металла с воздухом при прокаливании. Результат этот чрезвычайно важен: истинное объяснение явлений горения, как соединения горящего или обжигаемого тела с кислородом воздуха, принадлежит Лавуазье, который начал свои классические исследования именно с повторения опытов Бойля и в 1773 году, через 17 лет после Ломоносова, получил совершенно такой же результат; Лавуазье затем изучил те изменения, которые происходят с воздухом при обжигании металлов, и вывел отсюда верное объяснение явлений горения. Опыты Лавуазье стали всемирно известными и повторяются в каждом учебнике химии, об опытах же Ломоносова никто не знает, и даже русские химики не находят нужным упоминать о них; а между тем, как мы видим, Ломоносов был несомненно предшественником Лавуазье и, если бы он мог всецело посвятить себя химии, то может быть дошел бы и до верного объяснения явлений горения. Ломоносов хотел собрать все свои опыты над горением в диссертации об увеличении веса тел при горении; но, по-видимому, она не была им написана, так как о ней не упоминается в протоколах конференции и ее не удалось найти среди оставшихся после него бумаг.

Крайне интересным представляется также выяснение отношений Ломоносова к господствующей химической теории его времени — к теории флогистона. Как мы видели, в явлениях горения и обжигания он являлся безусловным противником флогистического объяснения их. Но в том же 1745 году, когда были прочитаны в конференции Академии его размышления о причине тепла и холода. он написал, для получения профессуры, диссертацию «о светлости металлов», где на каждой странице по нескольку раз попадается флогистон и где Ломоносов представляется ярым приверженцем теории флогистона! Однако такая полная перемена взглядов на протяжении нескольких недель находит себе простое объяснение. Из протоколов заседаний конференции видно, что диссертация о причинах тепла и холода была возвращена автору для исправления и академики особенно неодобрительно и резко высказались о той именно части работы, где Ломоносов критикует Бойля и опровергает мнение его об огненной материи. Для получения профессорского звания, очевидно, надо было представить сочинение, которое не могло бы вызвать осуждения со стороны академиков, подобно всем ученым того времени считавших теорию флогистона истиною. В этом я и вижу причину того, что диссертация о светлости металлов написана в духе теории флогистона: в ней Ломоносов как бы старался загладить неблагоприятное впечатление, произведенное работой о теплоте и холоде. Совершенно подобная же причина побудила его написать диссертацию о селитре по правилам флогистической химии: в Берлинской Академии члены были последователями, некоторые — даже учениками Сталя. Кроме этих, есть еще другие работы Ломоносова, где применяется флогистон: это — его «Слова» на публичных заседаниях Академии, как «Слово о происхождении света, новую теорию цветов представляющее», «Слово о рождении металлов от трясения земли». Употребление в них понятия о флогистоне вызвано было, по моему мнению, стремлением Ломоносова быть вполне понятным своим слушателям, так как простая теория флогистона в то время несомненно была очень широко распространена среди образованных людей. В общем я прихожу к заключению, что Ломоносов, когда это было возможно, обходился без флогистона, но пользовался им, когда этого требовали интересы его слушателей или собственные. Укажу, что Ломоносов не опубликовал подробно своих взглядов на явления, сопровождающие обжигания металлов, вероятно по высказанной в письме к Эйлеру от 5 июля 1748 года причине: «Хотя все это мог бы опубликовать... однако боюсь: может показаться, что даю ученому миру незрелый плод скороспелого ума, если выскажу многие новые взгляды, по большей части противоречащие принятым великими мужами».

В заключение этих немногих слов, посвященных деятельности Ломоносова в химии, остановимся еще на одном моменте ее — именно на высказанном им «всеобщем законе природы», который можно назвать законом сохранения веса вещества и энергии. Впервые мы находим формулировку его в письме Ломоносова к Эйлеру 5 июля 1748 года, в следующих выражениях: «Omnes autem, quae in rerum natura contingunt, mutationes ita sunt comparatae, ut si quid alicui rei accedit, id alteri derogatur. Sic quantum alicui corpori materiae additur, tantumdem decedit alteri, quot horas somno impendo, totidem vigiliae detraho, etc. Quae naturae lex cum sit universalis, ideo etiam ad regulas motus extenditur: corpus enim quod impulsione ad motum excitat aliud, tantum de suo amittit, quantum alteri а se moto impertit». Публично в первый раз Ломоносов высказал этот закон в недавно найденной диссертации «Об отношении массы и веса» (1758), на латинском же языке: опубликовать свой закон он решился, вероятно, после многочисленных химических опытов, сделанных им количественно с 1749 года и доказавших справедливость его всеобщего закона. По-русски мы находим этот закон в «Рассуждении о твердости и жидкости тел» (1760), где он дан в таких выражениях: «Все перемены, в натуре случающиеся, такого суть состояния, что сколько чего у одного тела отнимется, столько присовокупится к другому. Так, ежели где убудет несколько материи, то умножится в другом месте; сколько часов положит кто на бдение, столько же сну отнимет. Сей всеобщей естественной закон простирается и в самые правила движения: ибо тело, движущее своею силою другое, столько же оные у себя теряет, сколько сообщает другому, которое от него движение получает». Первоначально мысль о сохранении вещества и энергии была высказана великими философами XVII и XVIII века, как нечто аксиомное, само собою подразумевающееся. У химиков намеки на сохранение вещества встречаются у Бойля, но Ломоносов был первым, высказавшим «всеобщий закон природы» совершенно ясно и, главное, подтвердившим его количественными опытами, среди которых наиболее доказательными являлись, конечно, опыты превращения металлов в окалины в запаянных сосудах. Обычно считается, что закон сохранения веса вещества впервые предложен Лавуазье; последний, однако, никогда не называл его всеобщим законом природы и упомянул об этом лишь между прочим в своем «Элементарном руководстве химии» (1789). Здесь после описания явлений брожения виноградного сахара, распадающегося при этом на углекислоту и винный спирт, вес которых равен весу взятого сахара, Лавуазье продолжает: «Так как ничто не творится, ни в искусственных процессах, ни в природных, и можно выставить положение, что во всякой операции имеется одинаковое количество материи до и после операции, что качество и количество начал остались теми же самыми, произошли лишь изменения. На этом положении основано все искусство делать опыты в химии: необходимо предполагать во всех действительное равенство между началами исследуемого тела и получаемого из него анализом». Закон сохранения веса вещества при химических реакциях подвергался проверке много раз в XIX и начале нынешнего столетия и теперь может считаться правильным в пределах тысячных долей миллиграмма. Что же касается до закона сохранения энергии, то этот закон стал общепризнанным не ранее второй половины прошлого столетия. Нечего и говорить, что закон Ломоносова прошел совершенно незамеченным русскими химиками, подобно всем другим открытиям и замечательным мыслям Ломоносова.

Итак мы видим, что Ломоносов был среди химиков-флогистиков представителем того направления химии, на которое она вступила через полтора века после него. Все его новые начинания, все его теории и мысли, оказавшиеся столь плодотворными впоследствии, остались бесплодными, прошли незамеченными современниками. Невольно напрашивается вопрос: отчего же это произошло? Я думаю, что главная причина этого лежит в том, что по всему складу научной мысли Ломоносов был слишком далеко впереди своего времени. Обычно, как мы это видим из истории науки, новые мысли распространяются среди ученых только тогда, когда они лишь немного впереди общепризнанных и опираются на них: тогда налицо имеется благоприятный психологический момент, и высказывающие их люди становятся научными вожаками, за которыми идут другие. Ломоносов же слишком опередил ученых своего времени, и потому значение его новых мыслей было им совершенно непонятно. То обстоятельство, что в России в то время мало кто мог вообще следить за ходом научной мысли, мне кажется, не имеет в данном случае большого значения, так как главные диссертации Ломоносова были опубликованы на латинском языке и были поэтому доступны западноевропейским ученым. В общем же мы не можем не присоединиться к мнению, высказанному в начале 1912 года президентом Американского Химического Общества, взявшим работы Ломоносова темой своей речи на годичном заседании Общества — что в лице Ломоносова к ограниченному числу великих людей всего мира присоединился химик первой величины и личность удивительной мощи и разносторонности.

Из трудов Ломоносова по другим естественным наукам остается еще в нескольких словах сказать о сделанном им в области минералогии и геологии, где также, как в физике и химии, наиболее важными являются его новые идеи и гипотезы. Ломоносов — один из первых ученых, имевший правильный взгляд на образование жил рудных месторождений и установивший понятие об их возрасте, что обычно приписывается Вернеру и Прайсу: он за несколько лет до них в прибавлении к своей металлургии (написанной в 1742, напечатанной же в 1763 году) «О слоях земных» считает, что жилы бывают разного возраста, что доказывается пересечением одних жил другими, существованием пустых трещин — будущих жил, и что жилы неодинакового возраста несут и разные минералы. В тесной связи с теориями образования жил находится рассуждение Ломоносова «О рождении металлов от трясения земли» (1758). Землетрясения Ломоносов подразделяет на четыре типа и, между прочим, научно устанавливает волнообразные колебания земной поверхности (что обычно приписывается Юнгу в начале прошлого столетия), а также — нечувствительные землетрясения, действие которых сказывается лишь с течением времени. Им Ломоносов придает огромное значение и видит их проявление на наклонном положении земных слоев, которые должны были бы быть горизонтальными, на разрушенных каменистых породах, на горах и долинах. Доказательством таких движений в глубине земли является присутствие в рудниках сдвигов жил. Образующиеся от землетрясений трещины потом заполняются веществами, отлагающимися из растворов их в дождевой воде, проникающих в трещины: это — способ образования жил минералов. На трещинах земной коры появляются и вулканы, являющиеся результатом образования трещин, из них выходят расплавленные вещества под влиянием давления верхних слоев. Это воззрение Ломоносова на трещины как на первичное явление, образовавшееся под влиянием землетрясений, а на вулканы и вулканические извержения — как на явления вторичного характера, ныне является распространенным в геологии, но возникло в науке сравнительно недавно. Все горы, долины и вообще вид материков Ломоносов объясняет движениями земной коры, в меньшей степени — действием других причин, как воды. Наконец источником трясений земли является по Ломоносову внутренний огонь земли, происходящий от самовозгорания вследствие трения серы и подобных ей веществ, сильно распространенных, по его мнению, в земной коре. По отношению к землетрясениям мы имеем и попытки Ломоносова определить глубину вызывающих их реакций; он считал форму землетрясений зависящей от глубины залегания их основной причины: все это взгляды, высказанные и развитые учеными лишь в XIX веке.

В прибавлении к своей «металлургии» Ломоносов первый в истории науки ставит в научной форме вопрос о различном возрасте гор на земле; взгляды его на другие геологические явления также далеко опередили его время. Так он считает, что окаменелости и отпечатки — остатки различных животных и растений, погибших от тех причин, которые действуют и ныне; изучением их нахождения можно воссоздать картину того, что было в давние времена в данном месте, и разный возраст слоев с окаменелостями можно выяснить изучением последовательности слоев, в которых они заключены, там, где слои эти доступны нашему наблюдению. В связи с этими мнениями находятся и мысли о происхождении из растительных остатков торфа, затем бурых и каменных углей, образующихся медленно из торфа под влиянием высокой температуры внутренности земли. При таком медленном переходе «выгоняется подземным жаром из приготовляющихся каменных углей оная бурая и черная масляная материя и вступает в разные расселины и полости сухие и влажные, водами наполненные... И сие есть рождение жидких разного сорта горючих и сухих затверделых материй, каковы суть: каменное масло, жидовская смола, нефть, гагат и сим подобные, которые хотя чистотой разнятся, однако из одного начала происходят. Известно из химических опытов, что таких жирных материй перегонка, когда крутым огнем производится, масло выходит черно и густо; напротив того, от легкого огня светло и прозрачно». Точно также органического происхождения, по Ломоносову, янтарь — окаменелая смола, — а чернозем — продукт гниения наземной растительности; таково же происхождение и горючего вещества глин и шифера. Подобно другим его мнениям, и эти сделались достоянием науки лишь в XIX веке; особенно интересно отметить, что Ломоносов является сторонником теории органического происхождения нефти, которая теперь, в XX веке, все более и более распространяется среди химиков и геологов.

Приведенного достаточно, чтобы видеть, что в минералогии и геологии Ломоносов мыслил не менее точно и прозорливо, чем в химии, хотя в его время разработка этих научных дисциплин, можно сказать, была еще в зачаточном состоянии; в ряду важных обобщений Ломоносова почти не встречаем неверных мнений. И подобно тому, как мы видим в лице его основателя химии и физики в России, точно так же он является и родоначальником русской минералогии и геологии. Всюду в области естественных наук Ломоносов был даровитым и разносторонним мыслителем, творцом плодотворных идей, открывавших широкие новые горизонты. Свои мысли он развивал при помощи точных приемов физики и математики, свои теории опирал всегда на строгие и точно наблюдаемые факты. Поздняя оценка его трудов не уменьшает их значения, и хотя мысли и теории Ломоносова в свое время не оказали влияния на развитие науки, однако это не помешало им проникнуть со временем все русское естествознание: даже наш научный язык носит отпечаток мысли его и бессознательно поколения русских натуралистов подчинялись влиянию его миросозерцания. В конце этого очерка я поместил перечень работ Ломоносова по естественным наукам.

Теперь мне остается сказать еще о другой стороне деятельности Ломоносова, нашедшей себе вполне заслуженную оценку еще при жизни его, именно о трудах его по разработке русского языка и о деятельности его, как писателя. Как известно, письменность была принесена в Россию в конце Х или в начале XI века в виде Евангелия и других священных книг на церковно-славянском языке — языке, понятном русскому народу, но не родном, так как разговорный, национальный русский язык отличался от него и в то отдаленное время словами, оборотами, грамматическими формами. С течением времени язык разговорный естественно начинает проникать и в письменность: мы находим его в Русской Правде, в Слове о Полку Игореве, в грамотах, уложении, летописях и других памятниках русской литературы; постепенно он развивается, формы его совершенствуются, он обогащается новыми словами (взятыми нередко из церковно-славянского языка) и оборотами речи. Язык церковно-славянский изменяется с течением времени меньше, но тоже понемногу утрачивает свою чистоту, так как в нем появляются слова и обороты, заимствованные из русского, и к началу XVII века он становится смесью церковно-славянского и русского языков. В этом веке, столь богатом в истории России всевозможными переворотами и событиями, русский язык, до сих пор бывший обособленным от западноевропейских влияний (но подвергшийся, в историческом развитии письменности, с самого ее начала, воздействию языка греческого), начинает наполняться, особенно в Смутное время, иностранными, главным образом польскими и латинскими, словами и оборотами. В эпоху преобразований при Петре Великом борьба нового строя со старым сказывается очень заметно и на языке: он переполняется варваризмами, заимствованными из разных иностранных языков, и представляет собою нередко пеструю смесь древних русских слов, церковно-славянских и самых разнообразных немецких, голландских и других иноземных слов. В нем нет правильного правописания, грамматические обороты его совершенно произвольны... Таково состояние русского языка в первой четверти ХV²²² столетия. Этому положению вещей способствовало и то, что при Петре Великом изящной литературы существовало немного, на первом плане стояли учебники и утилитарные книги, в которых меньше всего заботились о стиле и язык их, по меткому выражению Ломоносова, представлял собою почти всегда «дикие нелепости слова». Некоторые писатели того времени, как Кантемир и Тредьяковский, делали попытки определить взаимоотношения в языке различных образующих его элементов и выработать новый, более чистый литературный язык; но опыты их, может быть в связи с чуждым русскому языку силлабическим стихосложением, не имели успеха. Также мало принесло пользы и учрежденное при Академии Наук Российское собрание (1735), целью которого было, между прочим, «радеть о совершенстве, чистоте и красоте» русского языка. Для того, чтобы создать письменный русский язык, сделать его пригодным для выражения всевозможных мыслей, требовался гений... Этим гением и явился Ломоносов. Возможно, что мысли о литературном русском языке появились у Ломоносова еше в Славяно-греко-латинской Академии в Москве; вполне несомненно, что он много работал над этим в бытность свою за границей и в короткое время достиг хороших результатов. Для этого стоит только сравнить два его литературных произведения, написанных в Марбурге: а именно перевод оды Фенелона (1738) и оду на взятие крепости Хотина (1739): в первом стихотворении язык еще очень тяжел, а во втором уже близко подходит к языку позднейших произведений Ломоносова, в которых, видимо, он не стесняется языком, красивые и сильные выражения непосредственно следуют за всеми видоизменениями мысли, шероховатости сглаживаются. А насколько язык оды на взятие Хотина отличается от современных ей произведений, напрель, Тредьяковского, достаточно видно, если сравнить их; тяжелый, непонятный язык Тредьяковского сменился легким, ясным у Ломоносова. Путь, которым шел Ломоносов в преобразовании русского литературного языка, представляется в главных чертах в таком виде. Прежде всего он определил взаимоотношения русского и церковно-славянского языков и строго разграничил тот и другой; затем он старался освободить русский язык от накопившихся в нем варваризмов и иностранных слов и обогатил его новыми словами из лексического материала, представленного органическим процессом жизни родного языка. Неологизмы его были словами, вполне понятными для русского, совершенно соответствующими складу и духу нашего языка: поэтому наш язык не потерял от них своего облика, но становился богаче и красивее. Сам Ломоносов вполне это понимал и писал еще в 1739 году: «Я не могу довольно о том нарадоваться, что российский наш язык не токмо бодростию и героическим звоном греческому, латинскому и немецкому не уступает, но и подобную оным, а себе купно природную и свойственную версификацию иметь может». А в другом месте Ломоносов говорит: «Карл Пятый, Римский Император, говаривал, что Испанским языком с Богом, Французским — с друзьями, Немецким — с неприятелями, Итальянским — с женским полом говорить прилично. Но если бы он Русскому языку был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно. Ибо нашел бы в нем великолепие Испанского, живость Французского, крепость Немецкого, нежность Итальянского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость Греческого и Латинского языков... Меня долговременное в Российском слове упражнение в том совершенно уверяет». В то же время Ломоносов никогда не стремился вполне изгнать из русского языка все иностранное; он не колебался употреблять иностранные слова, если не было соответствующих славянских слов, и оставлял чужестранные выражения, к которым все успели уже привыкнуть. Это относится особенно к русскому научному языку, начало которому, как мы видели, положено им же.

Необходимо также отметить, что Ломоносов отличал различные наречия в русском языке и называл их областными, напрель, Холмогорское и т. п.; из всех провинциальных разноречий он отдал предпочтение говору Московскому и положил его в основание литературного языка: «Московское наречие», говорит он, «не токмо для важности столичного города, но и для своей отменной красоты прочим справедливо предпочитается». Сам Ломоносов сообщил данные о своей реформе литературного языка и дал те принципы, на которых она основана, в статье «О пользе книг церковных в Российском языке» (напечатана в 1757 году). В языке церковно-славянском он видит как бы основание для языка русского — как в смысле источника для пополнения его новыми словами, так и в качестве основы грамматических правил; по его мнению, только тот может правильно писать по-русски, кто тщательно изучил церковно-славянские книги. Все слова русского языка Ломоносов распределяет на три группы: к первой принадлежат слова, употребительные и в русском и в церковно-славянском языках, напрель, Бог, слава, рука; ко второй — слова исключительно церковно-славянские, малоупотребительные, но понятные всем грамотным людям, напрель, отверзаю, насажденный; к третьей — слова чисто русские, не имеющиеся в церковно-славянских книгах, напрель, говорю, ручей, который. Из второй группы Ломоносов считает нужным исключить слова устарелые, а из третьей — слова подлые, т. е. простонародные. Эти слова обусловливают далее деление слога на три стиля: высокий, составляемый из слов первой и второй групп; средний — заключающий главным образом русские речения, к которым можно прибавлять и славянские, по соображению с предметом речи, но так, чтобы слог не казался надутым; наконец низкий стиль — из слов третьей группы, т. е. чисто русских. Таким путем «отвратятся дикие и странные слова нелепости, входящие к нам из чуждых языков, и Российской язык в полной силе, красоте и богатстве переменам и упадку неподвержен утвердится, коль долго церковь Российская славословением Божиим на Славенском языке украшаться будет». Подобные рассуждения, скорее теоретического характера, может быть, и не обратили бы на себя должного внимания, если бы сам Ломоносов в течение всей своей жизни не показывал, как применять их на деле. В его произведениях можно найти образцы всех стилей: в речах похвальных мы видим стиль высокий; средним стилем написаны многие речи и статьи научного характера; наконец, низкий стиль виден прекрасно в его письмах, особенно к И. И. Шувалову, и других писаниях обыденного характера. В настоящее время его высокий стиль, отчасти и средний, кажутся напыщенными и неестественными, а наоборот отличается силою и выразительностью именно низкий стиль. Язык Ломоносова был, как мы видим, в некоторых отношениях искусственный, так как сложился не сам собою, а с помощью внешней образовательной силы, но в то же время чистый русский язык, потому что сложился из его собственных материалов. Нельзя не заметить, что Ломоносов несколько преувеличивал значение церковно-славянского языка для русского; глубокое понимание русской речи удержало его самого от злоупотреблений им, но некоторые из его последователей и приверженцев исказили реформу Ломоносова, сверх всякой меры переполняя свой слог славянскими выражениями. Это, понятно, нисколько не уменьшает значения Ломоносовской реформы языка: она определила пути развития русской речи, и дальнейшие преобразователи ее, как Карамзин, шли по указанному Ломоносовым пути. Ломоносов также дал столь необходимые для всякого письменного языка правила русского правописания и грамматики в своей «Российской Грамматике», являющейся результатом долголетнего труда, законченной в 1755 году и вышедшей в свет с посвящением великому князю Павлу Петровичу в 1757 году. Эта первая русская грамматика имеет огромное значение уже потому, что в ней мы находим впервые собранные из народного говора подробности, касающиеся правил речи, которые объединены в стройную систему с необыкновенною проницательностью; Ломоносов удержался от теоретических ошибок своего времени и ограничился скромною задачей — точно и метко объяснять для употребления свою родную речь. Грамматика Ломоносова, как первая, долгое время служила образцом для всех последующих, была издана при жизни и после кончины Ломоносова 11 раз и переведена на немецкий, французский и новогреческий языки. Академик Я. К. Грот заканчивает обзор ее словами: «Русские вправе гордиться появлением у себя, в средине XVIII столетия, такой грамматики, которая не только выдерживает сравнение с однородными трудами за то же время у других народов, давно опередивших Россию на поприще науки, но и обнаруживает в авторе удивительное понимание начал языковедения». Таким образом, мы можем с полным правом сказать, что Ломоносов дал русскому языку самобытное место, доставил ему права гражданства в ряду других письменных языков. Эта заслуга Ломоносова перед всем русским народом является неоценимой, и мы все и теперь продолжаем пользоваться плодами его трудов.

На работах Ломоносова по теории прозы и поэзии можно подробно не останавливаться: его «Риторика» — первая на русском языке — не вполне самостоятельное сочинение и имела главным образом значение по многочисленным примерам, на которых учащиеся могли видеть красоту и мощь русского языка. Что же касается до теории поэзии, то Ломоносов написал очень немного, и собственно мы имеем лишь правила версификации в его письме «О правилах Российского стихотворства», написанном в Марбурге еще в 1739 году: здесь он высказывается за введение в русских стихах вместо чуждого строю и духу русского языка силлабического стихосложения — стихосложения тонического. Это последнее было предложено впервые В. Тредьяковским в «Способе сложения российских стихов», появившемся в 1735 году и заключавшем теорию нового стиха. Однако предложение Тредьяковского не нашло себе подражателей, может быть вследствие отсутствия у автора его таланта, может быть и потому, что и после 1735 года Тредьяковский не оставил силлабического стихосложения.

Ломоносов в своем письме предлагает многочисленные поправки к «Способу» Тредьяковского; вся литературная реформа Ломоносова проникнута национальными началами и верна историческим преданиям русского народа, так как тонический размер издавна господствовал в русских народных песнях. Все Ломоносовские замечания были введены в русскую литературу, конечно, не вследствие названного письма — впервые появившегося в печати лишь в 1778 году, — но на основании тех многочисленных стихотворных примеров, которые он дал в своих произведениях. Именно в этом и заключается огромная заслуга Ломоносова: он на деле показал, насколько новая стихотворная форма отличается от прежней и насколько тонические стихи лучше силлабических. В поэтических творениях Ломоносова язык гораздо свободнее, изящнее, совершеннее, чем в похвальных словах и рассуждениях на научные темы, и в стихах его уже ясно обнаруживается музыкальная сторона русского языка, столь ярко проявившаяся в поэтических произведениях позднейшего времени; нечего и говорить, что до него музыкального русского стиха не существовало. Многие из его поэтических произведений, особенно оды, в настоящее время представляются напыщенными и написанными без поэтического вдохновения; но нельзя забывать, что в половине ХV?II века, по сравнению с тяжелыми стихами таких поэтов, как Тредьяковский, они современникам, конечно, казались превосходными. Ломоносов несомненно был в душе поэтом, как это видно по многочисленным, истинно поэтическим местам его стихотворений и по таким произведениям, как утреннее и вечернее размышления о Божием величестве, и если его похвальные оды кажутся нередко лишенными поэтических достоинств, то необходимо принять во внимание те искусственные условия, которым они должны были удовлетворять, и те отношения, которые в то время существовали между поэтами и их покровителями. Мы знаем, что в число обязанностей академиков входило и сочинение приличных торжественным случаям од, наряду с надписями к фейерверкам и иллюминациям, и вполне понятно, что эта обязанность всего чаще падала на Ломоносова, как на общепризнанного поэта. В своих одах он нередко отступает от тех требований, которым должны удовлетворять такого рода произведения, и проводить всюду, где возможно, одну основную мысль, а именно — стремление к благу, к счастью русского народа. Поэтому наряду с обычными похвалами монархам, которые являются, конечно, литературным приемом, вытекающим из отношений тогдашних писателей к власти, мы находим у Ломоносова указания на недостатки, вредные для народа действия, даже критическое отношение к действиям царствующих особ. По условиям времени он, понятно, не мог прямо высказывать все мысли свои и взгляды, — и мы зачастую находим их в одах, где он мог определенно выставлять свои заветные мечты, мог указывать правителям (заранее признавая их обладающими теми качествами, которые он хотел в них видеть) идеалы, к которым они должны были стремиться, чтобы осчастливить свой народ. Эти идеалы Ломоносова, как-то: милостивое правосудие для всех, отмена смертной казни, широкое распространение просвещения и т. д. — высказываются им по мере того, как упрочивалось его положение, все яснее и бесстрашнее, так что оды иногда служат ему орудием для публицистической и общественной деятельности. Ломоносов, как мы могли видеть, был прежде всего ученый, любивший и изучавший природу, с большею охотою занимавшийся естественными, чем словесными науками: это обстоятельство также наложило отпечаток на многие его произведения, в которых при всяком удобном случае он указывает на пользу наук, на необходимость самого широкого просвещения обществу, считавшему научные занятия пустым времяпрепровождением. Всем известно, конечно, прекрасное место оды на день восшествия на престол Императрицы Елисаветы Петровны (1747), посвященное надежде отечества — юношеству: «О вы, которых ожидает Отечество от недр своих…". Можно было бы указать немало отрывков разных од и других произведений, подтверждающих это, и нет сомнения, что высказанные здесь мысли, при широком распространении творений Ломоносова, принесли немалую пользу в деле просвещения русских людей ХVII² века, как принадлежащих к обществу, так и той народной массе вообще, которая обладала грамотностью. Ученые заслуги Ломоносова, как я уже отметил, были по большей части недоступны современникам, но они чувствовали всю силу его ума, понимали вполне все, сделанное им для русского языка и родного слова, и поэтому в общественном мнении с течением времени великий русский натуралист ХV²²I века отходит на задний план, остается только создатель литературного русского языка и писатель.

Несомненно прав был К. Аксаков, когда в своем большом труде «Ломоносов в истории русской литературы и русского языка» сказал: его «исполинский образ возвышается перед нами во всем своем вечном величии, во всем могуществе и силе гения, во всей славе своего подвига, и бесконечно будет он возвышаться, как бесконечно его великое дело».

Приведем список главнейших дошедших до нас трудов М. В. Ломоносова в области естественно-исторических наук (ссылки сделаны на последнее полное собрание сочинений М. В. Ломоносова, издаваемое Академией Наук с 1891 г.).

1739. Dissertatio physica de corporum mixtorum differentia quae in cohaesione corpusculorum consistit. VI, 263—284.

1741. Commentatio do instrumento caustico catoptrico-dioptrico. V², 285—292.

1741. Elementa Chymiae Mathematicae, VI, 1—6.

1742? De particulis physicis insensibilibus, corpora naturalia constituentibus, in quibus qualitatum particularium ratio sufficiens continetur. VI, 7—38.

1744—1747. Meditationes de caloris et frigoris causa. VI, 39—59.

1745. De tincturis metallorum. VI, 60—71.

1745. Dissertatio de motu aeris in fodinis observato. VII.

1745—1747. Dissertatio de actione menstruorum chymicorum in genere. VI, 92—110.

1746. Вольфианская Експериментальная Физика с немецкого подлинника на латинском языке сокращенная, с которого на Российский язык перевел Михайла Ломоносов. VI, 293—438.

1748. Anemometrum summam celeritatеm cujusvis venti et simul variationes directionum illius indicans. VI, 231—245.

1748—1749. Tentamen theoriae de vi aeris elastica. VI, 72—84.

1749—1750. Supplementum ad meditaliones de vi aeris elastica. VI, 85—91.

1749. Dissertatio de Generatione et Natura Nitri, concinnata pro obtinendo praemio, quod Illustris Scientiarum Academia Regia liberalitate Berolini florens proposuit ad 1-mum Aprilis, anni 1749. VI, 111—152.

1749. Consilium de construendo Barometro universali. VI. 246—249.

1751. Слово о пользе химии. IV, 272—295.

1752. Tentamen Chymiae Physicae in usum studiosae juventutis adornatum. Dromus ad veram Chymiam Physicam. VI, 153—201.

1753. Слово о явлениях воздушных, от Електрической силы происходящих. IV, 296—356.

1754. Dissertation sur les devoirs des journalistes dans l'expose qu'ils donnent des Ouvrages, destines a maintenir la liberte de philosopher. Куник, «Сборник материалов для истории Имп. Академии Наук в XVIII веке «, ч. II, стр. 519—530.

1756. Theoria Electricitatis, methodo mathematico concinnata. VI, 202—219.

1756. Слово о происхождении света, новую теорию о цветах представляющее. ²V, 392—424.

1757. Слово о рождении металлов от трясения земли. V, 1—31.

1758. Problema physicum de tubo nyctoptico. VI, 250—253.

1758. De ratione quantitatis materiae et ponderis. VI, 220—229.

1759. Рассуждение о большей точности морского пути. V, 32—86.

1760. Рассуждение о твердости и жидкости тел. V, 96—112.

1761. Явление Венеры на солнце, наблюденное в Санктпетербургской Академии Наук Мая 26 дня 1761 года. V, 113—128.

1762. Слово об усовершенствовании зрительных труб. V, 129—136.

1762. О морозе, случившемся после теплой погоды в апреле месяце сего 1762 года. VI, 230—234.

1763. Краткое описание разных путешествий по северным морям и показание возможного прохода Сибирским Океаном в восточную Индию. VII.

1763. Первые основания Металлургии или Рудных Дел, с двумя прибавлениями. V²I.

1763—1764? Испытание причины северного сияния и других подобных явлений. VI, 235—239.

1763. Мысли о происхождении ледяных гор в северных морях. VI².

1764. Примерная инструкция морским командующим офицерам, отправляющимся к поисканию на восток Северным Сибирским Океаном. VII.

1764. Conspectus potiorum theorematum, quibus scientiam naturalem locuplectare allaboravit Dn. Michael Lomonosow. VI, 256—259.

Библиография.

Полная библиография всего, написанного о М. В. Ломоносове до 1912 года, находится в изданной Академией Наук книге: «Опыт библиографического указателя литературы о М. В. Ломоносове, составил А. Г. Фомин», стр. 106, СПб. 1915 г. (книга еще не вышла к моменту печатания этой биографии). Поэтому ограничиваюсь здесь приведением некоторых из более важных источников для биографии и оценки научных трудов Ломоносова.

Сочинения М. В. Ломоносова, с объяснительными примечаниями академика М. И. Сухомлинова. Издание Имп. Академии Наук. Это собрание является первым действительно полным и заключает все, что только сохранилось и могло быть отысканным из произведений Ломоносова, как литературных, так и научных. До 1912 года вышло 5 томов; тома VI и VII и переписка Ломоносова, вероятно, выйдут в свет в 1915—1917 годах. — П. С. Билярский, «Материалы для биографии Ломоносова», СПб., 1865. — П. П. Пекарский, «История Академии Наук», том II, СПб., 1873. — В. И. Ламанский, «М. В. Ломоносов. Биографический очерк» («Отечественные Записки», 1863, т. 146, в. 1 и 2) — Его же, «Ломоносов и Петербургская Академия Наук» («Чтения Московского Общества Истории и Древностей», 1865, отд. V, стр. 37). — Б. Н. Меншуткин, «Михайло Васильевич Ломоносов, жизнеописание», СПб., 1911. — Н. Голубцов, «Род Ломоносова и его потомство» («Ломоносовский Сборник Архангельского Статистического Комитета», 1911, стр. 30). — И. Сибирцев, «К биографическим сведениям о М. В. Ломоносове» (там же, стр. 125; «Ломоносовский Сборник Академии Наук», 1911, стр. 29). — А. Куник, «Сборник материалов для истории Имп. Академии Наук в ХVII² веке». Части ² и II, СПб., 1866. — С. Белокуров, «О намерении Ломоносова принять священство и отправиться с Кирилловым в Оренбургскую Экспедицию 1734 года. Об отправлении учеников Славяно-греко-латинской Академии, в том числе и Ломоносова, из Москвы в СПб.» («Ломоносовский Сборник Академии Наук», 1911, стр. 67 и 77). — Б. Л. Модзалевский, «Род и потомство Ломоносова» (там же, стр. 331). — И. Сухоплюев, «Взгляды Ломоносова на политику народонаселения» (там же, стр. 163). — Н. Макаренко, «Ломоносов и мозаичное дело в России» (там же, стр. 289). — А. Будилович, «Ломоносов как натуралист и филолог» СПб., 1869 («Журнал Министерства Народного Просвещения»). — Его же, «Ломоносов как писатель» («Сборник Отделения Русского языка и словесности Академии Наук», том VIII, СПб., 1871). — Труды Л. в области естественно-исторических наук. Изд. Академии Наук, СПб., 1911. — Б. Меншуткин, «Ломоносов как физикохимик» («Журнал Русского Химического Общества и Известия С. — Петербургского Политехнического Института» за 1904 год; 300 стр., СПб). — П. И. Вальден, «О трудах Ломоносова по вопросу о растворах» («Ломоносовский Сборник Академии Наук», 1911, стр. 123). — Его же, «Ломоносов как химик» (Речь, произнесенная 8 ноября 1911 года в торжественном заседании Академии Наук, СПб.). — А. Smith, «An early physical chemist — М. W. Lomonossoff» («Journal of the American Chemical Society», 34, 109, 1912). — Б. Меншуткин, «О корпускулярной философии Ломоносова. Ломоносов и флогистон» («Ломоносовский Сборник Академии Наук», 1911, стр. 151). — В. И. Вернадский, «О значении трудов Ломоносова в минералогии и геологии» («Ломоносовский Сборник, материалы для истории развития химии в России», Москва, 1901, стр. 1—34). — Д. Анучин, «К предстоящему чествованию памяти Ломоносова». Речь, произнесенная 15 октября 1911 года в Москве («Русские Ведомости», 1911, октябрь). — А. В. Никитенко, «Значение Ломоносова в отношении к изящной русской словесности» («Журнал Министерства Народного Просвещения», 1866, No 3). — П. Грот, «Очерк академической деятельности Ломоносова» («Журнал Министерства Народного Просвещения», 1865, 5, 403). — А. Н. Пыпин, «Ломоносов и его современники» («Вестник Европы», 1895, апрель). — К. Аксаков, «Ломоносов в истории русской литературы и русского языка», 1846. Полное собрание сочинений, том II, часть ², Москва, 1875. — Л. Н. Майков, «Очерки из истории русской литературы», СПб., 1889. — Г. Князев, «Ломоносов (природа его гения)", СПб., 1911. — Ф. Буслаев, «Ломоносов как грамматик. Празднование столетней годовщины смерти Ломоносова Московским Университетом», М., 1865, 67. — Н. Тихонравов, «О литературной деятельности Ломоносова» (там же, 75). — О. Бодянский, «Ломоносов как профессор-академик» (там же, 89). — В. Резанов, «Трагедии Ломоносова» («Ломоносовский Сборник Академии Наук», 1911, стр. 235). — В. В. Сиповский, «Литературная деятельность Ломоносова» (Речь, сказанная 8 ноября 1911 года в торжественном заседании Академии Наук, СПб., 1911). — А. И. Соболевский, «Ломоносов в истории русского языка» («Речь, сказанная 8 ноября 1911 года в торжественном заседании Академии Наук, СПб., 1911). — М. В. Ломоносов, «Сборник статей под редакцией В. В. Сиповского», СПб., 1911.

Б. Н. Меншуткин.

Русский биографический словарь (1896—1918, изд. Русского исторического общества, 25 тт., неоконч.; издание осуществлялось вначале под наблюдением А. А. Половцова [Половцева; 1832—1909], который был председателем Общества с 1978 г.)

Все биографии русских писателей по алфавиту:

А - Б - В - Г - Д - Е - Ж - З - И - К - Л - М - Н - О - П - Р - С - Т - У - Ф - Х - Ц - Ч - Ш - Щ - Э - Я

Десятка самых популярных биографий:

1. Биография Пушкина
2. Биография Лермонтова
3. Биография Булгакова
4. Биография Гоголя
5. Биография Есенина
6. Биография Достоевского
7. Биография Чехова
8. Биография Маяковского
9. Биография Евтушенко
10. Биография Даля